Даниил Московский
Шрифт:
«Вот так-то лучше! — торжествовал Савва. — Будешь знать, как верных княжеских слуг обижать! За своевольство своё ответ держать!»
Благостно, ох как благостно было Савве Безюле...
Поутру рано Савву разбудили крики и топот ног. Савва выглянул в оконце. От заставы бежали к пристани ратники.
— Якуша не видел? — выкрикнул, задыхаясь, Грибец. — Сотник его требует, а найти не можем...
Савву будто обухом по голове стукнуло: «Серебро!»
Расталкивая людей, Савва медведем вломился в горницу.
Знакомый ларец валялся на
Савва метнулся к сундуку, в котором Якуш Балагур хранил своё собственное добро, откинул тяжёлую крышку. Тоже пусто! И оружия не было на стенах, и иконы Николы Чудотворца, которую Якуш по приезде собственноручно повесил в красном углу, — тоже не было!
— Разбой!!! — торжествующе завопил Савва.
— Собирайте людей! Снаряжайте погоню! — громогласно распоряжался во дворе сотник Шемяка Горюн.
Ратники выводили из-под навеса коней.
2
Над прибрежными лесами поднималось солнце. Бледный серпик месяца истаивал, растворяясь в голубизне неба. Течение тихо несло ладью. Негромко поскрипывали уключины весел, свободно опущенных в воду.
Всю ночь Якушка Балагур ожесточённо выгребал, чтобы затемно миновать рязанскую заставу и бронницкие луга, на которых мигали костры кипчакской орды мурзы Асая, а теперь отдыхал, лёжа на дне ладьи.
Где-то рядом плеснулась крупная рыба.
Якушка вздрогнул от неожиданности, крепко взялся руками за борта ладьи, приподнялся, сел.
В кожаной калите, привязанной к поясу, глухо звякнуло серебро...
Якушка вспомнил, как он вчера вечером вместе с сотником Шемякой Горюном ломал замок на ларце мытника, как пересыпал в калиту серебро, — и затосковал. Будто тать в ночи...
Хоть и по приказу это было сделано, чтобы болтливый мытник пустил слух, будто Якушка серебро уворовал, а потому и сбежал с заставы неведомо куда, — но всё равно было неприятно, стыдно...
Да и остальное было Якушке не по душе. Знал он, конечно, что по чужим городам и землям ходят от князя Даниила Александровича верные люди, высматривают тайно, что князю надобно, но думал о таких людях без уважения. Не воинское это дело, не прямое. Одно слово — соглядатай...
А нынче вот самому пришлось с подобным делом в Коломну ехать.
Якушка вздохнул, взялся за весла. Ладья быстрее заскользила вдоль берега, заросшего кустами ивняка. Якушка подумал, что спрятаться ему, в случае чего, будет легче лёгкого: свернул — и растворился в зелёных ветвях, которые опускались к самой воде. Но прятаться было не от кого и незачем — рязанских застав больше на Москве-реке не было.
Солнце начинало припекать.
Якушка снял суконный кафтан, бросил его на нос ладьи. Простоволосый, в домотканой рубахе, с нечёсаной бородой, он был похож на купеческого работника или на торгового человека не из больших — из тех, которые возят на торг чужой товар из доли. Да так и было задумано с сотником Шемякой Горюном. Якушка отправился в Коломну под личиной торгового человека. Только товара подходящего у Шемяки Горюна не оказалось. Товаром Якушка должен был озаботиться по дороге.
Ладья нагоняла купеческий караван, неторопливо сплавлявшийся вниз по течению. Якушка выбрал большой струг с высоко поднятым носом (на таких стругах приплывали торговые гости из Новгорода, меньше было опасности встретить знакомого человека) и окликнул кормчего.
— Чего надобно, добрый человек? — спросил тот, разглядывая из-под ладони подплывавшую ладью.
— Товару бы железного взял...
— Подгоняй ладью... Товар найдётся...
Новгородский купец высыпал на палубу длинные ножи, топоры, висячие замки, подковы — самый ходовой мужицкий товар. В чём, в чём, а в таком товаре Якушка разбирался преотлично.
Сторговались быстро. Цена на железные изделия была известна — ни продавцу запрашивать, ни покупателю сбивать цену не приходилось.
Довольный почином, новгородский купец собственноручно уложил товар в большой плетёный короб и велел работникам спустить его в Якушкину ладью.
— Хорошего торга, добрый человек!..
От Гжелки до Коломны считалось три дня судового пути.
Якушка на лёгкой ладье одолел этот путь к исходу второго дня, обогнав несколько купеческих караванов. В багровом свете заходящего солнца впереди показался город, стоявший на высоком мысу между Москвой-рекой и речкой Коломенкой.
Последний раз Якушка Балагур был в Коломне без малого два десятка лет назад и удивился, что город почти не изменился. Такой же, как прежде, невысокий частокол опоясывал город, а над частоколом поднимали свои главы всё те же немногочисленные деревянные церквушки. Всё та же пристань из осклизлых брёвен прислонилась к берегу под городским валом, и даже ветхая изба пристанского сторожа, как показалось Якушке, была той же самой, виденной им когда-то.
В Москве всё было не так. Москва ежегодно разрасталась в стороны посадами, которые уже далеко отошли от кремлёвских стен. А в Коломне, как видно, посадские дворы по-прежнему умещались за частоколом, а сам город застыл в ленивой неизменяемости.
«Вот первое, что надобно зарубить в памяти: людей в Коломне не прибавляется...» — подумал Якушка.
С трудом протиснувшись между купеческими стругами, Якушка подогнал свою ладью к пристани, пропустил цепь через железное кольцо, вколоченное в брёвна, и замкнул заранее припасённым замком.
Шаркая чёботами, подошёл сторож с топориком на длинной рукоятке, лениво спросил, где купец думает ночевать — в ладье или в городе.
— Коли в город пойдёшь, найми меня сторожить ладью.