Данные
Шрифт:
Мишка рассказывал теперь только сестрам и бабушке:
– - Эти машины хуже всего! Фырчат своей газочуркой, глазами мигают, пищат голосом, а лошади и без того их боятся! Хорошо, что у меня шлея не лопнула!
Так Мишка почувствовал себя мужиком, что даже кое-где прихвастнул, бабушка только охала. Рассказал ей, что значит газочурка. Этой газочурке Устинья особенно подивилась:
– - Дак она чево, березовая? Аль еловая?
– - Всякая!
– - И для бани годится?
Мишка показал, какой длины полешки, которые набивают
– - Лесом-то ехать тепло, я и в снегу больно не накупался и не замерз ни разику. Знай наяриваю! Кобылу и торопить было не надо! Домой-то она сама бежит. Вдруг она уперлась... Что, думаю, пошто остановилась? Гляжу, а на дороге сидит собака...
В эту минуту Манька дыханием оттаяла на стекле порядочный пятачок, она успевала и Мишку слушать, и лед на раме оттаивать.
– - Ой, бабушка, Беспалой идет! К нам свернул!
Устинья перепугалась, не зная, что делать:
– - Неужто к нам несет его нечистая сила? Куда бы Мишке-то от Беспалого спрятаться? Полезай-ко, батюшко, в подполье! Нет, погоди, в подполье-то и вода мерзнет... Полезай на полати.
– - Полезай, Миска, на поляти!
– - подтвердила Кланька, а бабка спланировала второпях:
– - Мы тебя завалим шобунями, скажем, что в школу ушел!
Так и сделать успели. Когда половицы в коридоре начали скрипеть и жаловаться, Мишка был уже надежно замаскирован.
Беспалый вошел в избу большим начальником. Не здороваясь, сел у стола, кисет из кармана выложил и начал закуривать.
– - Так, так... Где у тебя мужик-то, товарищ Лаврухина?
– - Мужик на войне, больше ему и быть негде!
– - отрезала бабка.
– - Я про Мишку спрашиваю, а не про Митьку. Митька, знамо, на войне. Это во-первых. А во-вторых, Михайло убежал из лесу, распряг кобылу да упряжь на снег бросил. Где он сейчас на данный момент?
– - В школу ушел!
– - сказала Устинья.
– - Где малолетку быть, кроме школы? Он и так сколько дён пропустил.
Манька с Кланькой сидели напуганные, как мышата. Неизвестно, что было бы далее, не приди на обед сама Дуня Ротиха. Она поздоровалась с начальником по отчеству и забрякала умывальником. Пыль после трепки льна набивается в нос и уши. Беспалый жег вонючую цигарку и строго произнес:
– - Вот как мы на деле выполняем указания товарища Сталина! Не хочете добром обратно в лесопункт, будете отвечать перед милицией!
Дуня промолчала.
– - Отправляю Михаила обратно.
– - Нет, не отправишь!
– - Тогда сама поедешь.
– - С чего это я поеду? Тьфу на твою и милицию. Может, и старуху пошлешь ели валить? Парню пятнадцать годов, старухе семьдесят. Что вы, разве с ума сошли? Бесстыжая харя, ты пошто в дом пришел? Неси тебя водяной! Думаешь, баба без мужика -- дак все и можно?
Особенно возмутило Дуню упоминание про милицию.
– - Никуда парня не отпущу, приводи хоть Сталина, хоть болотного лешова! Не пущу! Хоть Кочерягин, хоть раскочерягин. У парня и обутка с дырой, и туфайчонка с дырами. Куды без тулупа?
– - Тулуп выдам артельный, -- сказал председатель.
Но это подхлестнуло Дуню еще больше. Она встала перед председателем руки в боки. Закричала:
– - Подавись лучше тулупом-то! Выдай его своей бабе либо Леюшке-счетоводке! Пусть оне и хрястают. У парня и катаники измолоты ишшо в ту зиму. Кто их мне подошьет? У меня и шила нету подшивать...
– - Поедешь сама!
– - Ох, стельная рожа! Пошли еще и Устинью впридачу!
Дуня Ротиха была мастерица ругаться. Не зря было дано ей такое прозвище!
– - К лешему, к лешему, к кодяному всю вашу контору и вашу лесозаготовку! Возьму вот ухват на беспалого пса! Марш из избы, охламон! Чтобы духу твоего тут больше не было!
Дуня схватила от шестка ухват, председатель поспешно отступил в сени. Он еще приоткрыл двери, заглянул из сеней:
– - Пойдешь в сельсовет, там будешь перед милицией отчитываться!
Холод волной пошел от порога.
– - Неси леший, не выстужай квартеру! Простуди у меня робенка-то...
Мишка лежал на полатях ни жив ни мертв, потел под рядниной и тятиным полушубком, боялся шевельнуться. Наконец председатель убрался на улицу.
– - Сотона белоглазой!
– - не могла успокоиться Дуня Ротиха.
– - Ишь, тилигрим, Сталина спомянул. Не было такого указу от Сталина, чтобы малолетков в лес посылать. Не было, бес болотной!
– - Не ругайся, Овдотьюшка, матушка, не ругайся. С его тоже требуют.
– - А ты, мамка, сиди, тебя не спрашивают!
Манька и Кланька заревели от материнского крика. Особенно жалко им было бабушку. И про Мишку забыли. Мишка вылез из духоты. Ему было обидно, что так и не успел дорассказать сестрам про настоящего волка. До настоящих немцев дело тоже не дошло.
Мать поревела-поревела и затихла. Мишку она заставила пилить и колоть дрова. Лучковая пила стала для него хуже горькой редьки. У Мишки в горле вскипели слезы. Пришлось идти. Проголодался с этими дровами, как в лесопункте, но бараньего студню в обед все равно бабушка не дала, сказала, что пост. (Девчонки-то в обед этот холодец получили.) Слезы сами и текли из глаз.
– - Ну-ко!
– - прикрикнула на Мишку Дуня.
– - Пореви у меня!
Может, Мишка и заревел бы, но Манька неожиданно завопила:
– - Мама, мама, ряженые! Вон ходят, вон! Много!
Все бросились к окнам. Но окна еще не успели оттаять. Никто ничего не увидел. Одна Манька.
– - Да ведь сочельник, -- сказала Устинья.
– - Рождество ешшо завтра, тольки потом святки. Одне дураки в сочельник-то в личинах ходят.
– - К нам, к нам, бавшня!
– - сообщила в восторге Манька.