Данте
Шрифт:
За два с половиной года своих занятий Данте познакомился с сочинениями Бернарда Клервосского, писавшего замечательнейшей латинской прозой. Кто-то справедливо заметил, что если бы Бернард писал по-французски или по-провансальски, а не по-латыни, он был бы величайшим трувером Франции. Данте привлекали ученые труды Альберта Великого, одного из первых европейских Фаустов, который соединял в себе архиепископа и мага, естествоиспытателя и толкователя Аристотеля. Он читал столпа схоластики Фому Аквинского, интересуясь главным образом его комментариями к «Этике» Аристотеля; «Этика» станет одной из самых любимых книг Данте. Как бы ни увлекался Данте учением малых братьев и иоахимитов, решающую роль в формировании его мировоззрения сыграло изучение Аристотеля, которого в то время именовали просто Философом. Отзвуки этих усиленных штудий мы найдем не
Мы не можем здесь останавливаться с подробностями на влиянии этого периода на Данте, но заметим, что образ Катона Утического, который в произведениях Данте займет значительное место, зародился именно в эти годы. Язычник, покончивший с собой, чтоб не подчиниться тирании Цезаря, в проповедях доминиканца Ремиджо Джиролами ставился рядом с библейскими праведниками, с Фомой Кентерберийским, злодейски убитым неправедным королем Англии Эдуардом, и с Людовиком IX Французским, умершим в крестовом походе. Это очарование образа Катона было столь сильно, что Данте сделал его стражем Чистилища, несмотря на то, что он не был христианином. Велико было и влияние на Данте францисканцев. Данте, несомненно, знал Убертино да Казале, который в 1305 году, удалившись на гору Альверно в Апеннинах, написал по-латыни трактат «Древо жизни», произведение по своим идеям еретическое.
Весьма возможно, что Данте слышал у францисканцев легенду о Гончем Псе, который восстановит порядок в Италии и прекратит бесчинства папского престола. В воображении поэта мешались образы из пророчеств Иоахима и проповедей брата Ремиджо, древнеримские сивиллы и волшебник Мерлин из легенд о короле Артуре. Но постепенно Данте отрывался от монастырской среды, все больше уединяясь с любимыми книгами: Вергилием, «Этикой» Аристотеля, Боэцием, Цицероном. В конце этого периода Данте посещал также часто церковь августинцев, где происходили философские и богословские диспуты.
Может быть, непосредственно после этих философских увлечений Данте подружился с одним из родственников своей жены — Форезе Донати. Это был веселый человек, склонный к выпивке, обжора и гуляка, к тому же остроумный сатирический поэт. Его мало интересовали проповеди брата Джованни Оливи и споры у августинцев. Не знаю, чем он понравился Данте, который стал с ним исчезать из дому.
Улицы Флоренции конца XIII века были плохо освещены, лишь кое-где из полумрака мигали огни таверн. Ходить невооруженным было опасно: Флоренция славилась на всю Италию своими ворами, которые совершенно незаметно умели срезать с поясов кошельки с деньгами. Вечерами на двух или трех флорентийских площадях, а не только в кабаках играли в кости и в другие азартные игры, причем нередко дело доходило до поножовщины. У каждого флорентийца висел на поясе кинжал. Допущены были и публичные дома, которые строго проверялись специальной полицией здоровья. Их разрешалось устраивать только вдали от церквей, чтобы не оскорблять святые места. Все это мало походило на идеализированную Флоренцию, «с серебряными стенами, мощенную кристаллом», которую воспел друг Данте Лапо Джанни.
Форезе и Данте сидели в одной из многочисленных таверн Флоренции, пили вино и вели остроумные и не всегда пристойные беседы. Форезе знал наизусть всю ту стоящую особняком тосканскую поэзию, для которой историки литературы не находят названия, обычно именуя ее комическо-реалистической. Поэзия эта была порождена чисто городской средой, загулявшими купчиками, готовыми промотать отцовское состояние, бездельниками, одаренными острым умом, но которым не хватало характера заняться чем-либо серьезным. В этой поэзии мы видим тот мир, из которого вышли новеллы Боккаччо.
Корифеями этой школы были Рустико Филиппи по прозвищу Бородач, родом флорентиец, в годы юности Данте бывший уже в преклонном возрасте, и Чекко Анджольери. Выходцы из пополанских семей, они прославились как неумеренные поклонники богини Венеры. Рустико, убежденный гибеллин, впрочем, иногда писал стихи и на установившийся куртуазный манер. Язык Рустико выразителен, энергичен и полон иронии. Для примера приведем один его сонет:
О милый муженек Альдобрандино,Ты б курточку Пилетту возвратил!В то, что сказалЭтот монолог супруги мессера Альдобрандино столь жив, красочен и беспощадно откровенен, что напоминает страницы «Декамерона».
Уроженец города Сьены Чекко был сыном почитаемого и богатого гражданина Анджольеро. Анджольери. Можно предполагать, что Чекко познакомился с Данте, старше которого он был на несколько лет, во время аретинской войны и битвы при Кампальдино; Сьена воевала тогда на стороне Флоренции против Ареццо. Чекко обменивался с Данте стихотворными посланиями. Последний из сонетов Чекко этого цикла написан в начале XIV века, в годы изгнания Данте. Он содержит недружелюбные намеки на нищету флорентийского поэта.
Возлюбленная Чекко Беккина была дочерью сапожника. Стихи Чекко, ей посвященные, переходят иногда в диалоги — любовную, не слишком изысканную перебранку. Беккина — героиня не столько лирических стихов, сколь бытовой новеллы. Чувственное увлечение Чекко лишено какой-либо идеализации. Чекко ненавидел своих родителей, особенно отца, который дожил до преклонных лет, был скуп и не давал ему денег для той жизни, которую поэт считал единственно для себя подходящей. Вино, игральные кости, женщины составляли для сына сьенского банкира главный смысл существования. Досужие критики сравнивали Чекко — не слишком, впрочем, убедительно — то с Рютбефом, то с Франсуа Вийоном. Было бы неосторожно видеть в стихах Чекко Анджольери точное отражение его рассеянной жизни. В них много литературных мотивов, почерпнутых из французских фаблио и бродячих анекдотов. Излюбленная поэтическая фигура Чекко — гипербола. Он умелый стихотворец, знающий правила поэтики и риторики, но умственный кругозор его ограничен стенами Сьены и редко выходит за эти пределы.
В одном из наиболее известных своих сонетов, в котором грубая насмешка, злость и самодурство столь выразительны, что становятся поэзией, Чекко пишет: «Если я был бы огнем, я бы спалил весь свет. Если я был бы ветром, я бы его опустошил дыханием бури. Если я был бы водой, я бы его потопил. Если я был бы богом, я отправил бы мир в тартарары. Если бы я был папой, я бы с радостью довел всех до отчаяния. Если я стал бы императором, я поступил бы еще лучше — всем вокруг меня отрубил головы. Если бы я был смертью, я бы отправился к моему отцу. Если бы я был жизнью, я не остался бы с ним вместе; так же я поступил бы и с моей матерью. Если бы я был Чекко, а я им был и им являюсь ныне, я попридержал бы веселых и молодых женщин, а старых и хромых оставил другим». В цинизме Чекко, как это часто бывает, выражена боль и неудовлетворенность жизнью. Меланхолическая тема, прикрытая насмешкой, выявляется в нескольких его лучших сонетах, так, например, в сонете девяносто первом:
Я нищетою был усыновлен,Ее признал я матерью своею,И меланхолией я подъярмлен,А скорбью зачат и взлелеян ею.Я саван получил взамен пелен.Что досаждает мне, я тем владею.От головы до пят я злом пленен,Ничем хорошим хвастаться не смею.Меня женили. Стало мне привычноВнимать супруги богоданной вой.До Неба звезд восходит голос зычно,Как тысячи гитар он надо мнойРокочет. Тот, кто женится вторично, —Простак, глупее каши полбяной.