Данте

Бюст Данте. Неаполитанский музей.

Биография Данте никогда не может быть задачей чисто повествовательной.

В ней столько спорного и темного, что она всегда — задача наполовину исследовательская. А для советского писателя особенно. Потому что многое, что европейская литературная историография считает бесспорным, для нас таит вопросы, требующие раскрытия. И наоборот, многое, что там вызывает наиболее острые споры, для нас не представляется важным.

Поэтому необходимость быть догматичным — она вытекала и из размеров книги, и из характера издания, — подчас очень тяготила автора. Приходится ведь решать на основании обстоятельной аргументации, а ее невозможно дать. Мотивы остаются неизвестны читателю. Даже такие вещи, как признание подлинным или поддельным того или иного произведения Данте, остаются немотивированными. Почему одно из приписываемых Данте писем фигурирует в книге, а другое нет? Осведомленный читатель, знакомый с составом переписки или свода канцон, конечно, имеет право заинтересоваться основаниями отбора. Но его любознательность останется втуне. Вся лаборатория от читателя скрыта.

Из текстовых иллюстраций, кроме цитат из произведений самого Данте, давались только выдержки из современников и ближайших по времени биографов и комментаторов. На все остальное не хватило места. Зато автор не скупился на такие факты, которые раскрывают социальную обстановку, в которой до Данте жила Флоренция, в которой Данте жил во Флоренции, в которой он блуждал после изгнания. Ибо только в этих фактах можно получить объяснение личности поэта и его произведений и найти четкое истолкование того внутреннего кризиса, который сломал надвое его идеологию.

Тяжкие трудности представляла необходимость цитировать стихи Данте, особенно терцины «Комедия», в русских переводах. Не хотелось давать переводов в прозе. А существующие переводы «Комедии» таковы, что невозможно выбрать один какой-нибудь и его держаться. Их общая особенность та, что они очень отдаленно и неточно передают смысл. Поэтому и приходилось прибегать к такому дикому приему, как — особенно в больших цитатах — сборный перевод: одна терцина из Голованова, две из Чюминой, две из Мина. И приходилось еще все их слегка ретушировать, чтобы приблизить к подлиннику. С «Новой жизнью» было легче, потому что в распоряжении автора находился хороший перевод А. М. Эфроса, который вскоре появится в издательстве «Академия». Совсем плохо было с канцонами, не вошедшими в «Новую жизнь»: их переводов вообще не существует, хотя между ними — едва ли не лучшая из всех дантовских канцон: «Три женщины пришли раз к сердцу моему». И нужно ли говорить, как важны канцоны для понимания душевного кризиса Данте?

Чтобы не испещрять подстрочными цитатами страницы книги и не тратить места на примечания, я при каждой стихотворной цитате ставил начальную букву фамилии переводчика. Они означают: Б. — Бальмонт, Г. — Голованов, М. — Мин, Ч. — Чюмина, Э. — Эфрос.

А. Дж.

Поздней осенью 1147 года, в ясный день, какие бывают в Тоскане в это время очень часто, на маленькой городской площади Флоренции царило большое оживление. Город отправлял свое ополчение в Палестину — биться с неверными. Готовился второй крестовый поход: Иерусалиму, полвека находившемуся в руках христиан, грозила опасность, и нужно было спешно слать ему помощь. Крест приняли два короля: Людовик VII французский и Конрад III Гоэнштауфен немецкий. С ними — множество баронов и рыцарей из всех стран Европы. Флоренция не хотела отставать от других. В ее летописях было записано, что при решительном штурме Иерусалима первым взошел на стены со знаменем города в руках флорентийский рыцарь Паццо деи Пацци. Новое поколение воинов горело желанием поддержать славу отцов.

В числе этих воинов находился Каччагвида, предок Данте Алигиери. Он не вернулся во Флоренцию: погиб в жарких пустынях Востока смертью храбрых. Поэт обессмертил его, набросав яркий и лучезарный образ его в своей «Комедии». Ему он вложил в уста картину нравов, царивших во Флоренции в середине XII века. Чтобы ясно представлять себе, чем была Флоренция за полтораста лет до Данте и как она потом росла, нужно

твердо помнить рассказ Каччагвиды.

Времена были героические. Шла терпеливая самоотверженная борьба за будущее. Городу, который стоял на берегу Арно, в своей котловине приходилось отстаивать существование и свободу. Он кругом был окружен холмами, и на каждом стояло по крепкому замку, мимо которого нельзя было ни проехать безопасно, ни провезти товары без потерь. Заложены были все пути: к Риму, т. е. к главному потребительскому центру Италии, к Пизе, т. е. к морю, к Милану, т. е. к Европе, к Венеции, т. е. к главному посредническому рынку между Востоком и Западом. Город задыхался. Его необыкновенно удобное положение на перекрестке всех главных торговых путей не могло быть использовано. Нужно было биться, чтобы освободить эти пути. И бились. Бились изо дня в день, из месяца в месяц, упорно и настойчиво. Одна за другою исчезали башни с окрестных холмов, разрушенные до основания, а владельцы их переселялись в город, сначала силком, потом привыкали и даже становились хорошими гражданами.

Хозяйство было в младенческом состоянии. Торговали немного, производили слабо. Жизнь была скупая, скромная, почти грубая («Рай», 15, Ч.).

В те дни Флоренция простую жизнь вела Под сенью той стены, где в третьем и девятом Часу сзывали весь народ колокола К молитвам и труду.

На одной из стен стояла церковка, построенная тосканским маркизом Уго, и по ее звону привыкли устраивать исстари свою жизнь флорентийские граждане.

И целемудренна, чужда она была Безумной роскоши и буйного веселья На женщинах там не блистали ожерелья И драгоценные венцы и пояса. Я был свидетелем, как в гости шел с женой, Не знавшую румян Беллинчионе Берти, И пояс он носил с отделкой костяной. А Нерли с Веккио и не слыхали даже О роскоши одежд, а дома жены их Лишь о веретене заботились и пряже И были счастливы в занятиях своих. Не угрожало им вдовство на брачном ложе…

Картина маленького городка, не знавшего еще большой торговли, которая в условиях того времени требовала поездок, во время которых жены дома оставались «вдовами на брачном ложе». И хотя эти поездки продолжались долго, мужья были уверены, что ни любовь, ни верность не будут нарушены. А о том, каковы были нравы, можно судить по такому рассказу в хронике Джованни Виллани:

«Когда император Оттон IV прибыл во Флоренцию и увидел красивых женщин города, которые ради него собрались в церкви Санта Репарата, эта девушка — Гуальдрада, дочь Беллинчоне Берти — понравилась ему больше всех. Тогда отец ее сказал императору, что он своей родительской властью разрешает ему ее поцеловать. Но девушка отвечала, что ни один живой человек не поцелует ее, если не будет ее мужем. За эти слова император очень ее хвалил, а граф Гвидо, полюбив ее за ее достоинства, взял ее в жены по совету императора, хотя была более низкого происхождения и не имела большого приданого».

Графы Гвидо были последними крупными баронами, с которыми пришлось биться флорентинцам, и брак молодого графа с Гуальдрадою, которую так же, как и ее отца, помянул, приобщив к бессмертью, в «Комедии» Данте, символизировал заключительные этапы борьбы с баронами.

Пока шла борьба, Флоренция была «трезва и скромна», не знала ни больших богатств, ни роскошной жизни, ни спутницы того и другого — распущенности. Она была совсем небольшим городом, с высокими стенами и рвом и с широко раскинувшимися пригородами, которые лет через двадцать начнут окружать второю стеной. Южный угол городского четырехугольника подходил к Арно там, где теперь галлерея Уффицци. Вдоль реки стена шла до нынешнего моста Trinita, а противоположная проходила по линии левой стены нынешнего собора. Длина четырехугольника между стенами была равна приблизительно расстоянию между собором и рекой. Городская площадь была гораздо меньше нынешней. Ее окружали дома-крепости дворян, поселенных в городе, а у самого Арно, на месте нынешней площади Синьории, стояло огромное укрепление семьи Уберти. Единственным мостом через Арно был существующий в перестроенном виде и сейчас Старый мост (Ponte vecchio).