Дао Кенгуру
Шрифт:
Помните «Макбет», сцена у перекрестка на вересковой пустоши?
…Третья ведьма: Барабан, барабан! Макбет идет в королевский стан.
Все три ведьмы вместе: Сестры вещие везде, на земле и на воде,
Кругом, кругом водят пляс, трижды – этой, трижды – той,
Трижды снова, девять! Стой! Волшебство заведено.
…Входят Макбет и Банко.
(В данном случае – входят фон Зейл и Корвин).
Три обнаженные молодые ведьмы, вполне сошедшие бы за шотландок (если опять же вспомнить
– Verdammte Scheisse!.. – рефлекторно выдохнул флит-капитан INDEMI, от изумления перейдя с универсального pidgin-en (на котором это прозвучало бы как «wow, what the fuck!») на этнически-родной старогерманский. Разумеется, его так изумили не эти три обнаженные девушки (пусть даже ведьмы), а маленький чертенок, висевший на шее у старшей из девушек, как жутковатое живое украшение. Вообще-то эта девушка была практически ровесницей двух других, но при свете спиртовки ее волосы, светлые, как шерсть кошки-альбиноса, казались седыми, что обманчиво добавляло ей возраста.
– Aloha, бро, – спокойно отозвалась она, – ты что, никогда не видел летучего лисенка?
– Гм… – слегка виновато буркнул он.
– Aloha, кйоккенмоддингеры, – вмешался Корвин, – это Хелм фон Зейл, флит-капитан нашего Гестапо. Хелм, это Ригдис, слева от нее Эрлкег, а у котла с ложкой Лирлав.
– А летучего лисенка зовут Бастиан, – добавила Лирлав, помешивая зелье ложкой.
– И давно его так зовут? – поинтересовался Корвин.
– С середины дня, – ответила Эрлкег, – прикинь, кэп, его потеряла мама, а Хин У-Тен, ассистент констебля, вовремя его подобрал и отвез к нам.
«Чертенок», будто почувствовал, что говорят о нем, и требовательно пискнул.
– Бастиан опять голодный, – заключила Эрлкег, и взяла со столика банку с молоком и пластиковую пипетку, – Ригдис, повернись, а то я ни фига не вижу, куда кормить.
– А откуда тут свежее молоко? – спросила фон Зейл.
– У тебя наметанный глаз, – сказала Лирлав.
– Профессиональная наблюдательность, – лаконично ответил он.
– Ясно! – она кивнула, – Молоко с фермы неохиппи. Там овцекролики, генетически-модифицированные, и запрещенные в странах Первого мира.
– Овцекролики, в смысле нуралаги? – спросил офицер-разведчик.
– Да, по научному – нуралаги. А ты что, Хелм, разбираешься в генной инженерии?
– Нет, я разбираюсь в аферах. Теоретически в Европе считалось, что, нуралаг, это не овцекролик, а мега-заяц, живший в Средиземноморье более миллиона лет назад и, как сообщала пресса в позапрошлом году, он был генетически реставрирован. Но, позже, взгляды на происхождение нуралага изменились, и это существо попало под запрет по решению Комитета биоэтики при правительстве Евросоюза.
– По ходу, – заметила Ригдис, – ты знаешь об этой истории больше, чем сейчас сказал.
– Ригдис, не вертись! – потребовала Эрлкекг, – Мне неудобно кормить Бастиана!
– Я не верчусь, мне просто интересно.
Хелм фон Зейл чуть заметно улыбнулся.
– Да, я знаю больше. А можно ли есть это зелье, и если да, то скоро ли оно сварится?
– Ответ «да» на оба вопроса, – сказала Лирлав, и похлопала Ригдис по плечу, – слушай, реально, папуаска Талитахо была не так уж неправа.
– Меланезийка, – поправил Корвин, – а в чем она была не так уж неправа?
– Ну… – Лирлав покрутила в воздухе ложкой, – …Эта меланезийка ездила нам по ушам рассуждением, что мужик приедет голодный, и надо заранее готовить жратву.
– Который мужик? Я что ли?
– Ага. По бытовой логике Талитахо выходило, что мичмана Буги покормят германские девчонки в стойбище неохиппи, а что приедет Хелм фон Зейл, она просто не знала.
– Так что с этим зельем? – повторно спросил флит-капитан INDEMI.
– Это не зелье, Хелм, – слегка обиженно сказала Лирлав, – это прекрасный суп. Сейчас Эрлкег докормит Бастиана, и будем садиться за стол.
– Надеюсь, – добавила Ригдис, – что капитан Хелм не зажмет историю про биоэтику.
– Я начну рассказывать после первой тарелки супа, слово офицера, – пообещал он.
…
Суп из естественной смеси морепродуктов оказался достойным, и об этом было сказано приличествующее число хвалебных слов, а затем, фон Зейл опустошив первую тарелку, предупредил, что немного позже рассчитывает на вторую, а пока, в перерыве расскажет обещанную историю.
– Начнем с того, друзья, что идея плейстоценового парка возникла еще в 1980-е годы в Советском союзе, незадолго до его распада. Была даже выбрана территория в Якутии на берегу Северного Ледовитого океана, на 70-й северной широте.
– Я не догнала в чем тут прикол, – заявила Эрлкег, осторожно гладя животик летучему лисенку Бастиану, который (согласно графику) сейчас перешел под ее опеку.
– В том, – пояснил разведчик, – что символом плейстоцена обычно считается мамонт в тундре, как символом юрского периода обычно считается динозавр в джунглях.
– А, тогда ясно! Плейстоценовый парк, это типа Парка Юрского периода в НФ-кино!
– Да, примерно так. Существовал смелый проект клонирования мамонта и шерстистого носорога, но Советский союз распался, а Запад, выигравший Первую Холодную войну, ударился в неоконсерватизм, в библейскую религиозность, и в торможение прогресса, включая торможение креативной биотехнологии. Тем не менее, отдельные программы продолжались, и в начале нашего века были выполнены несколько отчасти-успешных опытов клонирования недавно вымерших видов животных по ДНК из сохранившихся тканей. Вторая Холодная война отчасти подкосила неоконсерватизм, и инициативные биологи вновь занялись «плейстоценовым парком», на уровне частных задач. В Новой Зеландии задумали клонировать моа – птицу ростом 4 метра и весом четверть тонны, в Австралии – сумчатого льва, в Канаде – мамонта, но вперед вдруг вырвалась Европа, и предъявила миру живого нуралага. Его реставрировала молодая группа с факультета сельскохозяйственных биотехнологий Афинского университета в Греции.