Дао листопада
Шрифт:
***
Территория аэропорта имени Джона Фицджеральда Кеннеди на первый взгляд хаотически, однако же безупречно чётко перемещала во всех направлениях тягачи с багажом, автобусы, наполненные авиапассажирами и сразу несколько красавцев-лайнеров, на разном удалении от терминала. Не впервые пересекая Атлантику, Денис тем не менее всякий раз с неизменным удовольствием наблюдал за этим высокоорганизованным движением, обеспечивавшим авиасообщение между странами и континентами планеты. Но уже вскоре огромные залы аэропорта огласила информация о начале посадки на рейс Нью-Йорк – Москва и тогда Денис, поправив на плече лямку небольшого рюкзака, направился к уже формировавшейся возле номерных ворот очереди.
Это был решающий, исторический день в его судьбе, которую он сам себе добровольно избрал. Пятилетие заокеанской страницы книги бытования подошло к концу благодаря добровольному выбору Дениса, окончательно убедившегося за эти годы в бессмысленности своего пребывания за рубежом. В этой великой, мощной, амбициозной стране он прошёл неплохую школу жизни, уехав сюда ещё по сути дела совсем мальчишкой в поисках себя и собственного места под солнцем. На крошечном осколке державы, разрушившейся в начале последнего десятилетия ушедшего века, в те далёкие годы не было никаких перспектив для осмысленной жизни и внутреннего роста юного поколения. Зато манящая феерической массовой культурой, яркими кинофильмами и напористо декларируемой подлинной свободой далёкая Америка – всецело занимала умы и сердца последнего поколения, ещё помнившего Леонида Ильича Брежнева по всесоюзным телетрансляциям.
Пребывая «на чужой стороне», как это у нас принято называть, Денис неизменно и с особым удовольствием следил за жизнью и культурой этнической родины. Все без исключения предки его были выходцами из России и лишь после окончания Великой Отечественной дед его, как молодой специалист-энергетик, был направлен партией и правительством в крохотную северо-западную республику СССР, на освоение нового, по тем временам, передового стратегического производства.
Русь задорно манила стороннего наблюдателя свежестью перемен, воодушевлением идущих куда-то единым путём, «поднимавших голову» после депрессии конца столетия бывших сограждан по исчезнувшей державе. А тут ещё, ко всему прочему, возьми вдруг, да и выйди на телеэкраны многосерийный художественный фильм о российской деревне, с участием взошедшей ранее на вершину популярности звезды криминального сериала, триумфально прогремевшего на всё необъятное отечество. Колоритная сельская жизнь, ярко отображённая в фильме с душой и большим энтузиазмом прекрасных актёров, окончательно утвердила разумного идеалиста и романтика Дениса в зародившейся мысли о личном повороте на восток, с целью окончательного укоренения на земле своих достойных, замечательных предков. И потому в один прекрасный день, попрощавшись с друзьями и собрав нехитрые пожитки, Денис Миронов покинул североамериканский континент, в поисках счастья на далёкой исторической родине. Отчизна звала к себе широтою перспектив, новизной возможностей, пирогами да блинами, шумным девизом «Мы своих не бросаем!» и конечно же, декларируемым на весь мир радушием и гостеприимством.
***
Южный весенний Солнцежар был наполнен птичьим гомоном, лязгом старых трамваев и родной речью, звучавшей на малороссийский манер. Балагур таксист, почему-то удивившийся московскому говору принятого им в аэропорту гостя, лихо доставил парня на оговоренный заранее по телефону адрес, где того ждала маленькая уютная квартирка. Ещё будучи за океаном, Денис договорился об аренде этого скромного жилища со знакомой его владельца, замечательной девушкой, которую на тот момент уже года три, как знал по общению на сайте одного культового российского писателя. И оказавшись на месте, встретил беззаботного солнцежарского паренька, обаятельно имитировавшего замашки эдакого жигана, который наскоро показал ему квартирку-студию, взял оговоренную заранее, вполне скромную предоплату, передал новосёлу ключи – и был таков, умчавшись по своим пацанским делам в наглухо тонированной «девяносто-девятке».
Разобрав лишь основные вещи первой необходимости, приняв с дороги душ и включив советский цветной телек, усталый, но довольный Денис, после затяжного утомительного перелёта Нью-Йорк – Москва – Солнцежар, облегчённо вздохнул и с удовольствием растянулся на видавшем виды скрипучем диванчике. За окном первого этажа, пробиваясь лучами яркого солнца юга сквозь кружева молодой зелени, шумела долгожданная, загадочная и манящая раздольем извечной русской вольницы родная земля.
***
Тарахтящий еле живым двигателем мотоцикл с коляской, ставшей без пассажирской люльки открытой грузовой платформой, с вялым рывком умолк и остановился возле калитки, замыкавшей собою периметр серого покосившегося дощатого забора. Фёдор покинул седло стального коняги и поспешил к зарослям шиповника, по неотложной малой нужде. Облегчённо фыркая, он сделал две последние глубокие затяжки и стрельнул хабариком на территорию соседа, давно торчавшего ему честный полтинник.
Поёжившись от вечерней прохлады, Фёдор направился к калитке и заперев её изнутри на щеколду – заступил в сени, с матерком наступив на коварно притаившиеся во тьме звонко стукнувшие ему черенком по лбу грабли. Ещё в сенях он почуял знакомый аромат кислых щей, оставленных его зазнобой томиться на печи в старинном пузатом чугунке. Хозяин не раз предлагал жёнке начать осовремениваться и купить уже, наконец, пару эмалированных кастрюль, но, понятное дело – бабе всегда лучше знать, на что следует тратить имеющиеся сбережения, коли таковые имеются в принципе. Впрочем, щи в чугунке, справедливости ради надо сказать, получались у неё всякий раз просто отменные.
«Федь, а-а Федь?» – нараспев окликнула она его из-за печи, куда убрала использованный при уборке веник. Чистоту в доме хозяйка обычно старалась поддерживать. То ли расслышав, как тот буркнул в ответ, а то ли и не очень, бабёнка тут же продолжила:
«У Васьки двойка опять, по арифметике, слышь?.. Дров бы на зиму запасти, осень уж на дворе…
Чё там в мире-то делается?» – по неизменной русской традиции объединила она в одну фразу все насущные вопросы текущего момента. Раздумывая, на что ответить в начале и зная при этом, что разницы всё равно нет никакой, Фёдор по привычке что-то невнятно пробурчал и уселся за стол, где его ждала миска наваристых щей и блюдце с толсто нарезанным чёрным хлебом. Опрокинув гранёную рюмку «Пшеничной», он благостно крякнул и с удовольствием взялся за потемневшую от времени столовую ложку.
Мысли его были заняты не какими-то там дровами и двойками, а лежавшим на тумбочке возле кровати потрёпанным номером «Кленового мира», где публиковались статьи и документы, утолявшие жажду беспощадной правды о кровавом и страшном, как теперь выяснялось, прошлом утомлённой энтузиазмом страны. И правду эту, заменявшую собой американские фильмы ужасов, в силу отсутствия дорогущего видеомагнитофона, хотелось читать и читать. Истосковался в ту пору всякий мыслящий, не лишённый кругозора человек по этой самой правде. И чем более страшной и лютой она являлась ему со страниц толстых журналов, тем опостылее и отвратней начинала казаться приглаженная, «карамельная» советская культура и бессовестная пропаганда, превратившая население в послушное стадо, по солидарному утверждению разоблачителей с непривычными для русского слуха фамилиями, казавшимися от того лишь ещё более авторитетными.
Зима вновь подкралась как-то незаметно, предательски, из-за угла – как это по обыкновению и случается в нашем с вами родном отечестве. Фёдор валялся на кровати в телогрейке, драных шерстяных носках и шароварах, упоённо вчитываясь в увлекательные и жутковатые строки величайшего произведения тогдашней современности – романа «Архимандрит-бурлак», ставшего благодаря Перестройке знаменитым романиста Алексея Исааковича Правдина. Льющаяся со страниц журнала сквозь глаза прямиком в мозг восхищённого и раздавленного Фёдора великая сермяжная правда увлекала настолько, что каким-то непостижимым образом очнулся он, чтобы сходить до ветру и перекурить, уже лишь в ту незабвенную эпоху, когда последний лидер прежней страны – сменился на первого новой. Но и это бы ещё полбеды: оказавшись на морозном искрящемся воздухе русской зимы, Фёдор с удивлением прознал, что Глафира, супружница его пред Богом и людьми, оказывается, ещё третьего дня собрала пожитки, схватила подмышку сына Ваську и благополучно ретировалась к маме в райцентр.
Древнерусская тоска, по ёмкому определению сложнейшего из простейших музыкантов современности, безотчётной тревогой поселилась в душе Фёдора основательно и надолго. А вот уже спасла его, как это по обыкновению и случается, всё та же великая сила искусства: выплюнув замусоленный окурок в ближайший сугроб, под которым пролегала дорожка к калитке, Фёдор презрительно сморкнулся и заперев за собой дверь на деревянный засов прошёл в дом, где кинул два последних завалявшихся полена в чёрную от сажи печную топку. Тепла от них ему хватит ровно на прослушивание нового выпуска радиопередачи сатирика Шершневича и на то ещё, так же, чтобы успеть погрузиться в сладостную негу вышеупомянутого произведения умудрённого суровой лагерной биографией писателя.