Дар берегини. Последняя заря
Шрифт:
Ингер слегка переменился в лице, не зная, как это расценить. Он видел, что иные лица посветлели от этой уверенной речи, но из нее же вытекало, что он, князь, бросил войско и сбежал домой к жене, в то время как простые отроки, пройдя через огонь небесных молний, бьются с греками за русскую честь!
Но не мог же он при всех отвергнуть такую возможность! Спорить, объявляя все войско, доверенное ему, погибшим!
– Истовое слово! – оживленно, с облегчением подхватила Ельга-Поляница. – Нельзя людей хоронить, пока ни тел, ни видоков смерти их нет. Будем молить богов на милость к ним, Может, к зиме, к весне будут добрые вести!
С места поднялся боярин Здоровец; в каждом
Осознав это, Ингер с запозданием удивился. Судя по тому, что он видел и слышал вчера в гриднице, именно Хотинег должен был яростнее всех обвинять его и противиться его воле. Что с ним случилось? Как язык проглотил!
– Мы бы отроков своих живыми увидеть… очень были рады, – начал Здоровец, по-прежнему оглядываясь и ожидая от кого-нибудь поддержки, – да только… нехорошо как вышло…
– Что нехорошо вышло? – Ивор подался к нему, хмурясь.
– Отроки, выходит, там, за морем… а князь сам здесь… Выходит, отроков он покинул одних… невесть где… грекам на добычу… Как оно так?
Собравшись с духом, Здоровец устремил на Ингера вопрошающий взгляд. Это был среднего роста мужчина, русоволосый, с чуть более темной бородой. Слегка оттопыренные уши и прямой, открытый взгляд придавали ему нечто детское и делали на вид моложе его сорока с чем-то лет. Он не производил впечатления ни мудреца, ни красавца, ни витязя-осилка, но был человеком честным, судил обо всем здраво и мог пересилить себя ради общей пользы. Он совсем не ждал, что эту речь придется говорить ему самому, и охотно бы уступил эту честь кому другому, но правда стучалась изнутри в его грудь и рвалась на волю.
– Когда мы вышли из пролива назад к Килии, – начал Ингер, – со мной были только эти люди, и никого другого мы не видели. Мы ждали два дня, но почти напрасно, пришли только еще две лодьи. А огненосные олядии так и стояли в Боспоре, и было даже нечего думать, чтобы снова туда пойти.
– Скорее надо было ждать, что греки сами на нас двинуться! – пришел ему на помощь Ратислав. – Навалятся олядиями огненосными и нас дожгут, кто спасся.
– Если, может, кто-то и прорвался в дальнее море, – Ивор покосился на Свенгельда, – то следом идти нам было никак не с руки! Уж второй приступ они не пропустили бы, пожгли бы и нас, уж это верно!
– Раз князь остался без войска, с сотней людей, ему ничего не оставалось, кроме как вернуться, – поддержал его Свенгельд. – Князь разумно поступил.
У Ингера дрогнули ноздри: Свенгельд не отклонился от истины и говорил дружелюбно, но почему-то от этой поддержки его дела выглядели еще более жалко. Безрассудная, гибельная отвага красит вождя, разумная осторожность – позорит. Погибни он – его оплакивали бы и прославляли, но он вернулся – и теперь его обвиняют.
– Худое дело, коли князь разумно поступает, а дела такие, что хоть плачь! – крикнул с середины стола Горлец. – Воротятся другие, нет ли – это уже их будет счастье. А у князя счастья-доли не видно, обделили его суденицы-то!
За столами зашумели, будто прорвало: до сих пор каждый молчал, слушал других, но выжидали все именно таких слов.
– Сам воротился, а отроков загубил!
– Чтоб воротились, иное счастье надобно сыскать!
– При этом князе никто к нам не воротится, не ждите!
– Хотен, да ты скажи! – воззвал Здоровец к Хотинегу. – Что сидишь-то, как… каравай на столе!
Все снова воззрились на того: бояре – выжидающе, а Свенгельд – с тайной насмешкой в прищуренных глазах.
Однако Хотинег лишь слегка поджал свои румяные губы под пшеничными усами и отворотился.
– Кхм! – Доброст прочистил горло и поднялся.
По рядам пошло движение. Свенгельд слегка переменился в лице, его взгляд потяжелел.
– Мы, земля Полянская, скорбим о сынах своих, – начал Доброст. – И вот что рассудили из нас… иные… – Он бросил недовольный взгляд на Хотинега, но тоже ответа не добился. – Видно, не приняла земля Полянская Ингера, сына Хрорикова, себе в князья. Нет ему счастья в нашем краю. Чуж он земле нашей. Удачи не хватило, а подкрепить ее не достало ни возраста, ни мудрости…
– Возраст и мудрость с годами наживают! – в негодовании Ратислав даже посмел перебить одного из передних мужей. – А рода высокого если нет, то и к ста годам не наживешь!
– Князь Ельг оставил стол свой сестричу! – настойчиво напомнил Ивор. – Сын сестры ему как сын! Он и по отцу, и по матери от княжьих родов происходит! В нем удача Ельгова! А что к грекам сходил неудачно – так и Ельг не во всех битвах одолевал.
Пока его кормилец говорил, Ингер с сильно бьющимся сердцем вглядывался в лица сидящих – от головы стола ему хорошо было видно всех. Но утешения это зрелище не приносило: по глазам киян Ингер видел, что они думают иначе. Люди вручают власть над собой только тому, кто выигрывает все свои битвы. Лишь убедив их в своей непобедимости, вождь получает негласное право даже поражения преподносить как победы. Ингер, по рождению и воспитанию чужой киянам, этого права в их глазах еще не заслужил.
– У Ельга родной сын есть! – сказал Вячемир.
Под обращенными к нему десятками взглядов Свенгельд подобрался и слегка побледнел от волнения. Наступал тот миг, которого он ждал не первый год.
– Да вы, кияне, обезумели! – Ивор поспешно поднялся на ноги. – Вы что задумали – сына рабыни над собой князем посадить! Позором себя покроете на весь свет! Древляне те же скажут про вас: были-де поляне под хазарами, были под варягами, а теперь под холопом ходят!
– Ты, боярин, не заговаривайся! – Свенгельд в негодовании вскочил. – Ты меня перед людьми в священном месте холопом бранишь? На поле со мной пойдешь! Я не погляжу, что ты стар! За честь мою с любого голову сниму!
Вскочил и Ратислав, готовый броситься на защиту родича; встала Ельга-Поляница и подняла руки, пытаясь не допустить их друг до друга. В длинной палате вскипел шум, и уже нельзя было разобрать, кто что кричит.
– Тише, кияне, тише! – Вячемир тоже встал и застучал посохом об пол. – Вы земли Полянской мужи нарочитые, а не бабы на торгу!
– Свенгельд, Ельгов сын, муж уважаемый, – заговорил Доброст, когда более-менее восстановилась тишина и все снова сели. – Мы его хаять не желаем. Уж коли была мать его Ельговой хотью [11] , тут ничего не поделаешь, но он счастьем-долей от богов не обделен, мы все сами тому видоки. Отвагой и умом он не обижен, жену взял красавицу, высокого рода, чад ему Макошь посылает здоровых. По всему видно, что богам он любезен. Он за нас перед древлянами стоял, и мы за него постоим. Просим его быть и впредь нашим воеводой и землю Полянскую от ворогов беречь.
11
Хоть – наложница, младшая жена, также вообще любимая женщина.