Дар полночного святого
Шрифт:
– Ты помнишь, Инга, "Травиату", как он пел вот это...
– Верочка тоненько вывела фразу из арии Альберта.
– Мне кажется, в "Аиде" Валька был лучше. Ну, это несколько позже. Инга замялась, - успех Бузыко в "Аиде" приходился на расцвет их романа. А "Травиата" - на любовь Верочки.
– У меня пластинки есть! Я ведь покупала, - похвасталась Верочка.
– Да их всего две и было. Вторая - сборная солянка - "Арии из классических опер в исполнении советских мастеров оперной сцены".
–
– Верочка включила проигрыватель "Эстония". Боже, в этом доме сохранился такой хлам... Но голос Вальки прорвался издалека, из времен твистов, Нового Арбата, шумных театральных премьер, капустников в ВТО - из времен их молодости... Он был свеж и силен - сама всепобеждающая, вечная любовь.
– А у меня живот вот такой был...
– Округлила руки Верочка.
– Все говорили - мальчик.
– Она с мольбой посмотрела на Ингу.
– Ты никому не скажешь? Никому?
– Верочка широко улыбнулась.
– Анечка - Валина дочь!
Инга опустила глаза... Как же сумела пронести через всю жизнь эта женщина свое бескорыстное, гордое чувство... Брошенная, нищая, она жила радостью от того, что свела её судьба с необыкновенным человеком и подарила чудесную, лучшую на свете дочь.
– Хорошая девочка получилась. Он был бы рад, - неуверенно сказала Инга и выпалила.
– Выпьем за наши грехи!
– Разве сейчас к месту признаваться в том, что затащил Валька в постель прима-балерину в те дни, когда Верочка была только на третьем месяце.
– А я ни о чем не жалею... И что не сказала ему - не жалею. Он бы все равно растить дочь не смог - бесшабашный был, широкий - все успеть норовил... Гений...
– Да, бабник и алкаш, прости меня Господи!
– Инга перекрестилась и обняла Веру.
– Я не со злости, это почти комплимент. Да ты что-то, мать, совсем седая, а моложе меня. Правда, седина в светлых волосах мало заметна.
– А у тебя - ни единого седого волоска. И фигура - как у девочки. Вот что значит порода и спокойная жизнь.
– Да крашеная я! Л'Ореаль-Париж, собственными божественными ручками. Тебе светло-русый надо. Я в следующий раз принесу...
– А что до породы... Хмм... Дед мой был уездным лекарем, бабка - мещанкой. Это она в НЭП при втором муже, экономисте, разбогатела... Ах, история длинная. И ни к чему тут.
– Инга серьезно посмотрела на Верочку.
– Речь идет о моей жизни. О блистательной, благополучной, удачливой Инге Кудяковой-Лаури...
– Она подперла рукой щеку совсем по-бабьи, и перестала быть похожей на Бетси Тверскую.
– ... Было во мне что-то этакое, конечно, было. Воля к победе, желание блистать, быть первой... И жизнь любила - праздник, лесть, мишуру... Ох, как мне этого не хватает... И романов моих безалаберных тоже. Хорошо хоть, есть что вспомнить.
– Глаза Инги блеснули трепетным огнем. Она потянулась хребтом, как породистая лошадь.
– Так и не жалей, что погуляла.
– Не жалею! Наверно, каждый рождается для своей доли... Вот я уже далеко не молодуха, а все
– Давай за это - за жизнь!
– Наполнила рюмки Верочка.
– Хорошая была, жаловаться грех. А может и впереди ещё что-нибудь светлое состоится.
– За нас и за девчонок наших. Ведь у Алины все в порядке? Я рада. Честное слово, рада. И за Аньку тоже.
Инга подозрительно заглянула в потеплевшие глаза Веры:
– Ты что-то про дочь узнала? От кого?
– Чепуху какую-то. Будто Анна с друзьями где-то на юге отдыхает и очень там счастлива. Ай, что темнить - сама она мне звонила! Только ты пойми - это страшная тайна... Да и не ясно ничего. Но голос хороший.
Инга засмеялась, красиво, рассыпчато:
– Не ясно, говоришь? Да, мое в нашей жизни было тайн. Сейчас кое-что прояснится, подружка... Ты Аньку в августе родила, я Лину - в ноябре. Ты решила ребенка без отца выносить, а меня в это время Валька на руках носил, закружил, охмурил... Вот и считай...
– Нет... Не может быть...
– Закрыла ладонью рот Верочка.
– Да как же это?
– Запросто. Сама знаешь. Раз-два... И живот во-о-т такой!
– Инга повторила жест Верочки.
– Выходит, девочки наши сестры?
– Точно.
– И Валя не знал?
– Ничегошеньки. И Альберт не знает. Я только на прошлой неделе Алине рассказала. Не утерпела.
– Ой... Обрадовалась?
– Очень. Хочу, говорит, сестричку видеть, но не могу, поскольку она теперь за границей проживать будет в полном материальном благополучии.
– И мне так Аня намекала... Но велела молчать. Сама знаешь, - мафия. Говорит, как устроюсь, тебя к себе заберу...
– Верочка разрыдалась.
– Пусть хоть надежда свидеться будет.
Инга прижала её к своему плечу, чувствуя, как намокает от теплых слез её шелковая, сен-лорановская блузка. Она посмотрела поверх собранного на затылке неизменного верочкиного пучка, поверх серванта с рюмочками, олимпийским мишкой, Микки-Маусом... На фотографию семилетних девчушек в костюмах Снегурочки. Как же они раньше-то не сообразили - обняться и поплакать вот так.
– Слушай меня, Вера. Я один раз, может, правду скажу, а повторять не стану... Если уж по-честному, по большому счету, заслужила ты все это - ну, что бывает только в мыльных операх и хэппи-энд называется... А зря все же, что в классике, да и в жизни, непременно все умирают...
– Добавила Инга тихо, слушая, как поздно, непоправимо поздно, рыдает над умирающей Травиаттой её возлюбленный. Что за удивительный дар был у этого синеглазого кобеля!
27
Аня узнала эту комнату - она проходила здесь, когда искала выход из особняка. Мигает глазок отопительного прибора, в маленькие окна под потолком едва проникает со двора свет фонаря. И ничего не видно... Несколько толстых спортивных матов в углу.