Дар речи
Шрифт:
Когда мы вошли, Дидим лежал на диване, опершись локтем о шкатулку, в которой хранились прощальные письма. Может быть, незадолго до нашего появления он перечитывал их, а может, хотел сжечь. Выглядел он неважно. Рядом с диваном стояла полупустая литровая бутылка виски «Choice Old Cameron Brig». Стакана поблизости видно не было – значит, пил из горлышка.
– Привет, – сказала Шаша. – К тебе гости. Не возражаешь?
Дидим сел, спустив ноги на пол, и я вдруг понял, что ни разу не видел его босиком.
Он вообще никогда не позволял себе расхристанности, распахнутых на груди рубашек, босых ног и прочих случаев gypsy style, касавшихся напитков, сигарет, автомобилей и т. п. Некоторая небрежность в одежде была всегда тщательно продуманной и элегантной. А тут – босые ноги, футболка с рожей…
Пьяным он не казался, но взгляд его был
– Слышать-то он нас, может, и слышит… Но слушает ли? – проворчал я.
Шаша взглядом указала нам на кресла, поставила перед каждым по стакану. Арсен было встрепенулся – возможно, хотел напомнить, что он за рулем, – но Шаша взглядом заставила его молчать. Налила виски мне, Арсену и Дидиму.
– Будем считать, – сказала она, – что мы оказались в одиннадцатой песни «Одиссеи», где говорится о сошествии Одиссея в царство Аида. Ему нужен слепой прорицатель Тиресий, который откроет, как долго Посейдон будет преследовать и мучить главного героя. Одиссей выкапывает яму у врат Аида, выливает в нее мед, вино и кровь черного барана и черной овцы. В баране примерно пять литров крови, значит, в распоряжении Одиссея – десятилитровое ведро с кровью. На этот манкий запах из Аида поднимаются души гематоголиков, среди них – душа Тиресия, который рассказывает герою историю его дальнейшей жизни. После этого появляются другие души: тень Антиклеи, матери Одиссея, тени Агамемнона, Ахилла, Аякса и далее по тексту. Вот этим мы и займемся – вызовем тени, которые нельзя обнять, но можно выслушать. – Повернулась к Дидиму. – Ты ж не против? Ты же не хочешь, чтобы выступающий от имени теней господин Жуковский солгал, написав, что Агамемнон убил Клитемнестру, а Аякс простил и обнял Одиссея?
Лицо Дидима осталось невозмутимым, стакан с виски он взял недрогнувшей рукой.
– Вот в чем разница между мной и вами, Шаша, – проговорил Арсен. – Мне интересно узнавать новое, а для вас оно – давным-давно старое. И кстати, я в этой истории кто – Одиссей или Тиресий?
– Вы, надеюсь, останетесь Жуковским, – сказала Шаша. – Начните, скажем, с деда – Виссариона…
– Родился, женился – это известно, а вот… к большевикам примкнул в шестнадцатом, вел партийную работу в Париже, где учился на медицинском факультете в Сорбонне, после февраля семнадцатого вернулся в Россию. Был в числе первых сотрудников ЧК. Воевал: Украина, Сибирь, но прославился – в Крыму, где непосредственно участвовал в расстрелах «инородных тел», как он их называл. Разные источники сообщают, что Шкуратов поссорился с родителями на идейной почве и повесил собственного отца, а рядом – свою мать. Хотя, возможно, это миф: документальных свидетельств не обнаружено, а источники – это главным образом воспоминания, записанные много лет спустя. В неопубликованных мемуарах чекиста Якова Любимова, предоставленных мне его семьей, рассказывается, что уже тогда, в самом начале двадцатых, за Виссарионом закрепилось прозвище Франт: чтобы не забрызгаться чужой кровью, Шкуратов на расстрелы надевал кожаный фартук. Принимал участие в пытках заключенных – тут пригодилось его медицинское образование. Тем же самым он занимался позднее в Ярославле и Москве, вплоть до начала тридцатых. Женат был на дворянке Маргарите Светловой, революционерке с дооктябрьским стажем. В конце семнадцатого – начале восемнадцатого она возглавляла пограничную службу в Брянской губернии, где прославилась расстрелами, грабежами и, как сообщают источники, небывалой даже по меркам того времени половой распущенностью…
Он сделал паузу, но Дидим смотрел невидящими глазами перед собой, только поджимал и разжимал пальцы босых ног.
– В восемнадцатом Марго вышла замуж за легендарного комдива Орлицкого, который, однако, вскоре погиб при невыясненных обстоятельствах. В двадцатом стала женой Виссариона Шкуратова и переехала в Москву. Жили они сначала в Трехсвятительском переулке, затем в Лаврушинском, в начале тридцатых поселились на Смоленской площади, где Светлова-Шкуратова и прожила до самой кончины, работая, как сказано в справке, в системе партийного просвещения… – Арсен перевел дыхание. – Тут я должен сделать маленькое отступление. Когда мы объявили охоту на Шкуратовых, ко мне обратился старик, бывший следователь милиции. Назовем его N. В середине семидесятых он вел уголовное дело о женщине, которую сбила машина, серьезно ее покалечив. Дело казалось довольно заурядным и не очень сложным. Показания свидетелей помогли установить марку
Успех сулил засидевшемуся в капитанах N. продвижение по карьерной лестнице. Но внезапно дело у него изымают, а самого следователя приглашают в КГБ. Ему приказывают забыть об этом деле, а если заупрямится – его отправят участковым в Среднюю Азию, где до конца жизни ему придется «искать у змеи жопу». Это выражение старик вспоминал с дрожью в голосе. В общем, дело закрыли. Позднее через друзей N. узнал, что прекращения дела потребовал сын пострадавшей, человек со связями.
Старик сохранил тетради, в которых вел записи по делу. Оказалось, что пострадавшей была Марго Светлова, старая большевичка, мать Бориса Шкуратова и бабушка Дидима. В наезде на нее подозревалась Юлия Минакова, выступавшая в цирке под псевдонимом Джульетта Минелли. Таким образом она хотела отомстить за родителей, которые по доносу Марго в середине пятидесятых были арестованы госбезопасностью и в один день умерли в тюрьме от «острой сердечной недостаточности», как тогда писали, если арестованные были убиты. Марго была профессиональной провокаторшей – собирала у себя по пятницам интеллигентов-вольнодумцев, а потом сдавала их в КГБ. Диссиденты так и не поняли, какую роль в их судьбе играла Марго, и никто ее не подозревал: ведь ее муж попал под каток Большого террора, а она с малолетним сыном была сослана в Сибирь…
– Кажется, вы всё разузнали и рассказали, – сказал я. – О каких же белых пятнах вы говорили, Арсен?
– Слишком много косвенных свидетельств, которые пока не подтверждаются документами. И много непонятного. Например, квартиру на Смоленской площади Франт получил по ордеру, подписанному им самим, что даже в те времена считалось серьезным служебным нарушением. А судьба владельцев квартиры неизвестна. В ней жил какой-то художник, который в то время был в Париже, но эмигрантом вроде не считался. Квартиру занимали его жена с дочерью – они исчезли без следа. И потом: как удалось Марго, члену семьи изменника родины, который не был реабилитирован, получить дачу в престижном дачном поселке, а потом еще и вернуть квартиру на Смоленке? Почему Борис Шкуратов замял дело о наезде на его мать? Знаю, что между ним и Юлией Минаковой когда-то что-то было, но мать оставалась для него меченой, неприкосновенной. Можно, впрочем, допустить, что Шкуратов испытывал чувство вины за то, что Марго сделала с родителями Минаковой, потому и замял дело, но в психологии я не силен. Ну и, наконец, вишенка на торте: кто и зачем похитил тело Марго? Оно исчезло в день похорон, его так и не нашли, и кто за этим стоит – до сих пор неизвестно…
– Стоп, – сказала Шаша, не повышая голоса.
Арсен послушно замолчал.
Дидим вдруг лег на бок, повернувшись к нам спиной, и мы увидели надпись на его футболке – «Fuck Off».
– Ясно, – сказал Жуковский.
– Пойдемте, – сказала Шаша. – Оставим его в покое.
Леди Макбет зимним вечером
Мы спустились в кухню и набросились на бутерброды – Шаша еле успевала резать хлеб, ветчину и сыр. Я пил кофе чашку за чашкой, для Арсена в холодильнике нашелся томатный сок.
– Ох как я его любил когда-то, – промычал Жуковский. – Томатный сок с мякотью, с солью! В детстве думал, что ничего вкуснее не бывает…
– А сейчас? – спросила Шаша. – Я вот в детстве думала, что не бывает ничего вкуснее копченой колбасы, а сейчас терпеть ее не могу.
– Я в Испании пристрастился к хамону, – сказал Арсен. – Опиваешься с него, но там есть чем утолить жажду. У меня там дома – винный погреб с риберой дель дуэро и приоратом. Дульсинея обожает галисийское белое, а я – терпкое красное…
– Она и в самом деле Дульсинея?
– Нет, конечно, – сказал Арсен, вытирая салфеткой налившиеся кровью губы. – Проболтался, извините.
– Продолжайте, Арсен, – сказал я. – Что же это у вас за Дульсинея такая?
– Ну я, простите, двоеженец. Поневоле, конечно, но двоеженец. Жена – больна, с ней сиделки, врачи… А мне сорок шесть, и я могу отжаться от пола сто десять раз без передышки…
– И у вас свои потребности, – сказала Шаша.
– Ей двадцать, зовут Ириной, родила дочь, потом сына, она проста как хлеб, и мне это по душе. Живет со своей матерью и детьми в Испании, неподалеку от Таррагоны, в доме, который я купил, и, когда я там бываю – это счастье. А возвращаюсь домой – как в ад…