Дар случайный
Шрифт:
Завгороднев сел, тоскливо глотнул еще полстакана отвратительно теплой воды, плеснул прямо через грязную майку себе на грудь. Жаль, что не Грунин клин ему довелось проходить, там, по крайней мере, искупаться в пруду можно было бы!
Ему послышалось, что где-то тарахтит мотоцикл, и Борис немного позавидовал человеку, который сейчас мчит через степь, обдуваемый свежим ветром. Он встал, подумал немного и вылил несколько стаканов теплой воды на всклокоченные, слипшиеся от пота волосы.
Тем временем тарахтение мотоцикла слышалось все ближе и вот уже из-за лесополосы показался "Ковровец" с коляской. "Ковровец"
Васька Игумнов подкатил к натянутому на шестах брезенту и крикнул, снимая шлем:
– Загораешь?
– Шкив полетел, - хмуро сказал Борис.
– А "летучка" где-то застряла. Жди вот!
– Не дождешься, - заверил его Игумнов.
– "Летучка" сейчас на Алимо-Любимовку пошла, там Ванька Гаранин на своем "Кировце" с моста улетел.
– Пьяный?
– приличия ради спросил Завгороднев.
– Трезвый что ли?
– удивился сват.
– А я вот думаю, дай заеду, посмотрю, как там Борька. А ты загораешь. Поехали, искупаемся?
– А вдруг шкив привезут?
– засомневался Борис.
– Не привезут, - успокоил сват.
– Поехали, Борь. Тут всего-то три километра. Погляди на себя, ты уже солью пошел, нос даже белый!
Завгороднев подошел к мотоциклу, откинул чехол и полез в коляску. Игумнов дрыгнул ногой. Мотор завелся, что называется, с пол-оборота. Игумнов вырулил на еле заметную двойную полоску степной дороги и прибавил газу.
– Я тебе точно говорю, - проорал он, - они там до вечера провозятся! Там кран нужен! Ванька ухитрился в самую балочку загреметь! Не вытащить им "Кировец" без крана!
– Ага!
– ответно крикнул Борис, с наслаждением подставляя лицо встречному ветру. Хоть и теплый он был, зараза, но все лучше, чем застоявшийся зной на точке.
Вода была теплой, как в бочке. Однако едва Борис вылез на берег, как тело охватила долгожданная прохлада. Он постоял немного и снова бросился в мутноватую серую воду, саженками махнул на середину, нырнул в глубину, где били ледяные ключи, глотнул холодной воды и вынырнул, судорожно кашляя. Лег на спину и не торопясь поплыл к берегу.
Сват уже хлопотал возле разостланного байкового одеяла с рыжими подпалинами от утюга. На импровизированном столе стояла поллитровка "Пшеничной", серел крупно нарезанный хлеб, красные помидоры лежали вперемешку с желтыми стручками перца и зелеными огурцами. Игумнов на газетке пластовал сало. Сало у свата было знаменитое - с тремя мясными прожилочками, фамильный, можно сказать, продукт Игумновых, хоть и слегка оплывший на солнце. Борис взял бутылку в руки. Бутылка была прохладная, видно, в холодильнике сват ее держал и нагреться она еще не успела. Завгороднев разлил по половинке стакана, заткнул бутылку смятым хлебным мякишем.
– Ну, будем, Васек!
– сказал он, звонко чокаясь стаканом о стакан Игумнова.
Как это бывает, водка сразу настроила обоих на философский лад. Игумнов положил несколько ломтиков сала на кусок хлеба, надрезал помидор и посолил крупной серой солью, откусил малость и задумчиво задвигал челюстями.
– А ведь посадят Ваньку, - предположил он.
–
Борис лег, одернув длинные черные трусы, из тех, что называют "семейными", и беззаботно махнул рукой:
– Да ему не впервой. Помнишь, как он года три назад с плотины Макаровского пруда "ДТ" на дно пустил? А там глубина не дай Бог! И что ему за то было? Да ни хрена. У него детей шестеро. Кто же его сажать будет? Ну что, Васек, еще по одной?
– Давай, - сразу же согласился сват.
– Между первой и второй промежуток небольшой.
– Муха не пролетит, - подтвердил Завгороднев, вновь разливая водку по стаканам.
Выпили. Помолчали, обстоятельно закусывая.
– Генка Полоз из тюрьмы пришел, - сообщил Игумнов.
– Скрюченный весь, прям старик. Все пальцы в наколках. А хорохорится, сучок, я, говорит, в законе!
– Там таких законников полно, - безразлично сказал Завгороднев.
– Около параши ночуют.
– Сядет скоро, - убежденно сказал Василий.
– Я таких вижу. Работать он не пойдет, а через год сопрет где-нибудь в глубинке из магазина коробку "Шипра", нажрется, тут его и повяжут.
– Может быть, - глядя в выцветшие небеса, лениво сказал Завгороднев. Ты одну взял?
– Ну, Борька, даешь!
– восхитился сват.
– Когда это мы одной обходились?
Помолчали.
– Знаешь, - Завгороднев сел, достал из черной игумновской сумки вторую бутылку и ловко открыл ее.
– Я вот все думаю, зачем я живу? Смысл от меня какой-то должен быть? Ну, не может такого быть, чтобы я рожден был небо коптить, с комбайна до седьмого пота не слазить, а в свободное время горькой давиться. Должен быть смысл! Иначе чем мы, скажем, от коров отличаемся? Тем, что молока не даем?
Сват встревоженно посмотрел на него.
– Ну, Борисок, ты опять на своего конька сел, - сказал он, отнимая у Завгороднева бутылку и ловко разливая водку по стаканам.
– От таких мыслей свихнуться можно. Ты, братан, не думай. Человек рожден, чтобы жить. А все эти искания, они, брат, от лукавого. Давай!
– он поднял стакан.
Завгороднев выпил без особой охоты, но до дна.
– Был я в Царицыне, - сказал он в небесную пустоту.
– Заходил к Сане Макееву. Помнишь, он когда-то в параллельном учился? Он теперь большой человек, журналистом в "Волгоградской правде" работает. А я ведь не хуже него учился, я бы тоже мог... Если бы после армии в Царицыне остался, институт бы закончил, заметочки бы сейчас о сельских механизаторах писал. А, Витек? Может, в том и смысл весь?
– Иди ты, - пьяным голосом отозвался Игумнов.
– Куда ты свою Лариску денешь? И пацанов своих... Нет, братан, поздно пить боржоми, когда почки отваливаться стали!
Завгороднев сел, качнулся, но все-таки поднялся и неверными шагами направился к воде.
– Освежиться нужно, - сказал он.
– А потом ты меня на точку отвезешь.
– Погоди, соберусь немного, - согласился Игумнов.
...Оставшись на точке, Завгороднев некоторое время кормил приблудную дворнягу салом и хлебом. Видно было, что пес оголодал - куски хлеба он глотал даже не разжевывая. Наконец, осоловев от дармовой кормежки, пес вытянулся у ног Завгороднева, глядя на своего кормильца умильными и преданными глазами.