Дар тому, кто рожден летать
Шрифт:
Никто из нас не знал в точности, как все получится, но перелет — это звучало интересно. Мы встретились в Сассексе и озабоченно поглядывали на небо, на туман и облачность, ограничиваясь редкими словами, так как пока еще не знали толком, как общаться друг с другом. Наконец мы кивнули, погрузили на борт наши спальники, запустили двигатели и резво покатили по взлетной полосе и дальше — в небо. Сквозь шум моторов невозможно было понять, что думали эти ребята, оказавшись в воздухе.
Сам я думал о том, что во время первого полета мы далеко залетать не будем. Облака клубились темно-серым варевом над западными вершинами гор, клочья тумана висели на ветвях
В тишине этого места еще тише и незаметнее начался дождь.
— Многообещающим стартом это не назовешь, — сказал кто-то.
Но ребята не были обескуражены.
— Надо же — свободная земля в Нью-Джерси! — сказал Джо. — А я думал, она сплошь заселена!
Раскатывая одеяло на траве и мурлыкая себе под нос мотивчик на слова Москиты, держитесь подальше от наших дверей, я радовался, что отвратительная погода не справилась с нашим хорошим настроением, и надеялся, что завтрашний безоблачный рассвет застанет нас в пути над нашими горизонтами.
Дождь лил всю ночь. Он барабанил галечной дробью по перкалевым крыльям, шелестя в траве — сначала сухо, потом с плеском, по мере того, как трава становилась болотистой жижей. К полуночи мы окончательно отчаялись увидеть хотя бы одну звезду или же как-то уснуть в этом болоте; в час ночи мы по-прежнему скорчившись сидели в самолетах, тщетно пытаясь вздремнуть. В три часа ночи, после многочасового молчания, Джо сказал:
— В жизни под этаким ливнем не мок.
Из-за тумана рассвело поздно: четыре дня кряду нас донимали туманы, облачность и дожди. Через четыре дня взлетов при малейшем прояснении неба, через четыре дня змееподобного просачивания в промежутки между грозовыми фронтами и скачков от одного маленького аэропорта к другому, мы приблизились к Ошкошу, находившемуся от нас на расстоянии тысячи миль, в общей сложности всего на шестьдесят две мили. Мы спали в ангаре в Страдсбурге, штат Пенсильвания; в здании аэропорта в Поконо-Маунтин; в клубе летной школы в Лихайтоне.
Мы решили вести дневник перелета. За этим занятием, да еще из наших разговоров под дождями и в туманах, мы начали понемногу узнавать друг друга.
Джо, к примеру, был изначально убежден, что у каждого самолета есть своя личность, свой характер, как у людей, и он, не смущаясь, заявлял, что тот бело-голубой, стоящий там, в углу ангара, действует ему на нервы.
— Я не знаю, почему. Все дело в том, как он стоит там и смотрит не меня. Мне это не нравится.
Летчики тут же ухватились за это, и пошли рассказы о самолетах, живших каждый на свой лад, и делавших то, что сделать было невозможно, — одни взлетали, если приходилось, с немыслимо короткого разбега, чтобы спасти чью-то жизнь, другие невероятно долго планировали с остановившимися двигателями над гористой местностью. Потом пошел разговор о том, как действуют крылья, о ручках управления, о двигателях и винтах, потом о переполненных школах и наркотиках в студенческих городках, затем о том, как рано или поздно в жизни человека сбывается то, что он крепко задумал. Снаружи черный дождь; внутри — эхо и нестройный шум голосов.
В дневник же мы записывали то, что не решались произносить вслух.
«Это действительно что-то!» — записал Крис Каск на четвертый день. «Каждый день — это целая цепь неожиданностей, происходят
Доброта людей — это было нечто, во что ребята никак не могли поверить.
— Я обычно заходил с Крисом в магазин или шел следом за ним по улице, сказал Джо, — и наблюдал за людьми, смотревшими на него. Его волосы были такими же длинными, как сейчас, даже длиннее. Они проходили мимо него, смотрели, иногда даже останавливались, кривились или отпускали какое-то замечание. Его осуждали. В их глазах видно было отвращение, а ведь они даже не знали, кто он такой!
После этого я принялся наблюдать за людьми, наблюдавшими за нашими хиппи. При первом их появлении всегда наступал шок, то же оцепенение, которое почувствовал и я, когда увидел их впервые. Но как только у когонибудь из них появлялся шанс заговорить, шанс показать, что они тихие, спокойные люди, которые не собираются швыряться бомбами и взрывать все подряд, как огонек враждебности исчезал за полминуты.
Однажды нас захватила плохая погода над горами западной Пенсильвании. Мы удрали от нее, затем сделали круг и посадили наши самолеты на длинном поле скошенной травы близ городка Нью-Махонинг.
Едва мы выбрались на землю, как на пикапе, неторопливо поскрипывающем по мокрой стерне, к нам подкатил фермер.
— Неполадки какие-нибудь, а? — Сначала он произнес это, а потом нахмурился, увидев ребят.
— Нет, сэр, — сказал я. — Так, мелочи. Тучи опустились слишком низко, и мы решили, что лучше приземлиться, чем залетать выше в горы. Надеюсь, вы не возражаете…
Он кивнул.
— Нормально. У вас все в порядке?
— Спасибо вашему полю. У нас все хорошо.
Через несколько минут еще три грузовика и легковая машина сползли с грунтовой дороги на поле; повсюду шел оживленный, полный интереса разговор.
— …вижу, они низко так летят там, над участком Нильссона, и тут я подумал, что с ним что-то случилось. Потом подлетели еще два и приземлились, и стало тихо, и я уж не знаю, что и подумать!
У всех фермеров короткая стрижка, все гладко выбриты, они настороженно поглядывали на длинные волосы и головные повязки и не вполне понимали, кто им тут свалился на голову.
И тут они услышали, как Джо Джиовенко говорит Нильссону.
— Это что, ферма? Настоящая ферма? Я никогда не видел настоящей… Я сам из города… а это что растет из земли, кукуруза?
Нахмуренные лица оттаяли в улыбках, словно одна за одной медленно загорались свечи.
— Само собой, это кукуруза, сынок, и вот так она растет, прямо здесь. Иногда приходится поволноваться. Хотя бы тот же дождь. Слишком много дождей, а потом сразу сильный ветер — и весь урожай полег, а у тебя неприятности, это уж точно…
Как-то тепло было наблюдать эту сцену.
Их мысли легко читались по их глазам. Хиппи, которых нужно опасаться, это те мрачные типы, которым плевать на дождь, на солнце, на землю, на кукурузу… — которые сами ничего не делают, а страну губят. Но эти ребята — они вовсе не такие, это сразу видно.
Когда горы очистились от туч, мы предложили прокатить кого-нибудь на самолетах, но ни у кого как-то не хватило духу подняться в воздух. Тогда мы завели моторы, рванули с сенокоса в небо, покачали на прощанье крыльями и полетели дальше.