Дарима Тон
Шрифт:
Он даже вроде бы вдруг оглох от такого своего открытия, утратил нить разговора, ошеломленный сознанием того, что ему достаточно лишь смотреть на нее и от этого одного он будет чувствовать себя безмерно счастливым. Такое случилось с ним впервые в жизни и пришло (теперь он был уверен в этом) еще в тот миг, когда он увидел ее на тропинке, ведущей к вагончику.
Она же, будто все это разгадав, особенно благодарно улыбнулась ему.
Он сказал:
– Не волнуйся. Останутся отзвуки. Прилетит бригадир - такое грянем!
– Нет.
– Она упрямо повела
– Уже ничего не удастся сделать. Чего не было, того не было.
Зубцов бесцеремонно протянул в ее сторону руку:
– Дай пощупаю. Как это - не было? Да мы в лепешку ради тебя расшибемся!
Дарима Тон еще раз благодарно улыбнулась:
– Спасибо. Но лично со мною-то все обстоит очень просто. Ушла - возвращусь. И так быстро, что в моем времени не пройдет и мгновения. Поверь, гораздо больше загадок в твоей судьбе.
– Та-ак, - протянул он, настораживаясь.
– В моей-то моей, но ты здесь уже добрый час. Да еще в прошлом быть собираешься...
– Значит, мой обратный путь окажется короче на несколько суток - оборотов Земли, но и только.
– Та-ак, - повторил Зубцов, тоскливо подумав: "Все же не розыгрыш ли, братцы мои?", и сам, как предательства: "Нет-нет!" - испугался этой мысли.
– Но почему тебя удивляет мгновенность полета?
– продолжала она.
– Ведь я никак не могу возвратиться в свое время раньше, чем ушла из него. Это значило бы, что в какой-то момент там стало два одинаковых человека. Главное, впрочем, в другом. Произошло бы удвоение массы. Очень резкое, противоречащее закону сохранения вещества.
– Ну и что?
– Как ну и что?
– Изменить его, что ли, нельзя? Сама показывала: твой друг пошел по воде.
Дарима Тон смотрела на него с веселым изумлением.
– Но это же закон сохранения вещества! Попытайся нарушить - катастрофа, взрыв. Да какой!
Он не сдавался, хотя понял, что попал в достаточно глупое положение.
– Вернись позже.
– Но и это взрыв.
– Все тот же закон?
– Громыхнет Тунгусским метеоритом. Был такой случай в вашей эпохе. Споры о том, чем он вызван, идут и у нас.
– Ого!
– Если смотреть со стороны, то полет по времени выглядит так: человек входит в аппарат, тут же его покидает, но уже обогащенный всем тем, что узнал в полете.
– Это если не грохнуло взрыва.
– О да! Но - не надо. Будем считать, что вышел благополучно.
– И уже с сувенирами, - добавил он, сварливостью тона маскируя растерянность.
– Нет. Передать можно лишь информацию, мысль. Иначе опять же: исчезновение массы в одной эпохе, избыток - в другой. Пыль сапог и та полыхнет ядерной бомбой. Наша аппаратура это сдерживает, но лишь на время полета.
– Та-ак, - еще раз протянул Зубцов.
– А временные-то площадки зачем?
Дарима Тон устало улыбнулась:
– Все очень просто, Федор. Земля вращается то быстрее, то медленней. Ее центр тяжести идет по орбите волнообразно. Явления эти невелики. Вместе с тем они носят порою настолько случайный характер, что предвычислить их не удается. То же относится к возмущениям в движениях Солнечной системы, Галактики. А в результате очень велика вероятность того, что, перенесясь из эпохи в эпоху, окажешься ввергнут внутрь горного монолита, в поток жидкой лавы, в межпланетную пустоту. Я же, как видишь ты, без скафандра, да и структура сопутствующего мне поля на такие сюрпризы всего чаще отзывается полным разладом.
– Тот же взрыв?
Дарима Тон, подтверждая, кивнула.
– Нет-нет!
– воскликнула она вслед за тем.
– Временные площадки - величайшая редкость. Да еще такие, где можно предполагать пригодную для дыхания атмосферу, сносный климат. К тому же...
– Она кивнула на плакат с лыжником. "Встретим Новый год трудовыми победами!" Это лозунг Советской страны. Твой и наш миры социально едины. В этом еще одна очень большая удача. Окажись я здесь всего лет на семьдесят раньше, что бы меня ожидало?
Он прервал ее:
– Ну а тот мир, куда ты летишь? Секрет? Скажи! Я не болтун. Если это какая-то тайна...
– Смотри, - сказала Дарима Тон, и экран вновь засветился.
Лохматый босой старик в наброшенной на спину изодранной звериной шкуре неумело ковырял палкой землю; тощие негры крались в камышовых зарослях; десяток мужчин, женщин, детей - их бедра были едва прикрыты пучками травы - топтались на месте: месили ногами глину. Один из этих людей вдруг остановился, умными глазами глянул с экрана...
– Мозг первобытного человека, - говорила тем временем Дарима Тон, - был устроен не менее сложно, чем твой или мой. Но даже мы используем его мыслительные возможности всего на три - пять процентов. Вы, в общем, тоже не более. Загадка: почему это так, если по условиям жизни того нашего предка ему еще подобный мозг не требовался и, значит, он не мог сформироваться в результате мутаций и естественного отбора?
Теперь экран показывал улей. По дощечке перед входом в него бегала, выписывая восьмерки, пчела. Упрямо повторяла одни и те же движения.
– Танец пчелы! На таком языке это насекомое сообщает другим обитателям улья, далеко ли цветущее поле, как его отыскать. В организме ее около тысячи нейронов. Жизнь первобытного человека была едва ли так уж намного сложнее пчелиной, однако в его мозгу нейронов в миллионы и миллионы раз больше. Но опять же: зачем? Возникло случайно? Но тогда всплывает новый, и не менее трудный, вопрос: почему эти клетки не атрофировались? Ведь сколько-нибудь полно мозг человека окажется загружен только в грядущем!.. Природа экономна. Если какой-либо орган живого существа излишне велик, чрезмерно сложен, он постепенно начинает слабеть, упрощаться. Так действуют те же мутация и естественный отбор. И вдруг беспримерная расточительность: за миллионы лет до того как потребуется, образовать и упорно сохранять в человеке, в общем-то, очень уязвимую для болезни, удара часть организма, возможности которой еще долго и долго будут использоваться лишь на тридцатую долю.