Дарвин и Гексли
Шрифт:
В своей любознательности к тому, что творится на свете, Дарвин был положительно всеяден. Он обожал факты все и всяческие, даже не имеющие отношения к науке. Одним из священнодействий в распорядке дня было у него чтение газеты «Таймc». Он принимался за нее сразу же после ленча, лежа на диване, но этот ущерб ее достоинству возмещался тем, что он прочитывал ее самолично и ничего не пропуская. Чарлз был «ярый политик» — иными словами, глубоко переживал политические события и не очень глубоко их обдумывал.
Гражданская война в Америке поставила его перед классической дилеммой патриотически настроенного
Конечно, никакого четкого выбора между Севером и Югом Дарвин не делал. Наоборот, по разным поводам он выражал обеим сторонам горячее, даже фанатическое, одобрение, несколько умеряемое по временам отрешенностью наблюдателя, который рад поводу отвлечься от своих непосредственных забот. Переписывался на эту тему он по преимуществу с Аза Греем, которого события затрагивали куда глубже, заставляя быть требовательней в оценках.
«Никогда еще газеты не бывали так интересны, — писал Дарвин вскоре после того, как начались военные действия. — Северная Америка не отдает Англии должной справедливости; я не знаю человека, который не был бы на стороне северян. А есть такие — к ним отношусь и я, — кто будет всей душой приветствовать крестовый поход Севера против рабства, даже если он унесет миллионы жизней. В конечном счете миллионы ужасающих смертей с лихвой окупятся торжеством гуманности. Господи, как хотелось бы дожить до такого дня, когда с величайшим проклятьем на земле — рабством — будет покончено!»
После победы конфедератов при Буль-Рене Дарвин выражает сомнение в том, что Север может выиграть войну. Кроме того, он не доверяет «господам из Вашингтона» и их благим намерениям относительно Англии. Грей твердит, что со стороны северян было бы безумием стремиться к войне, будь то война с Англией или с Конфедерацией. В то же время «существует распространенное мнение, что влиятельные круги Англии хотят превратить нас в слабую и раздробленную нацию и готовы пойти на многое, чтобы этого добиться». Соответственно немало людей в Америке настроены к Англии враждебно.
В первый год войны Франция и Великобритания признали Конфедерацию как державу, пусть не как независимую, но, во всяком случае, как державу, которая находится в состоянии войны. И Конфедерация послала в Париж и в Лондон своих представителей: Джона Слайделла и Джеймса Мейсона. Обоих с борта английского судна «Трент» захватили на свой военный корабль северяне. Великобритания заявила протест. А тем временем в Бостоне по случаю этого пленения устроили обед, на котором старинный враг был словесно повержен в прах сокрушительной силой американских гипербол. Дарвин писал Грею:
«Хорошее дело, нечего
«Если мы и начнем войну, — прибавляет он (достаточно наивно, принимая во внимание ход событий), — то с крайней неохотой со стороны всех наших граждан, вплоть до министров».
Но уже через месяц, поразмыслив хорошенько, он пришел к выводу, что нападением на «Трент» следует, пожалуй, возмутиться. «Я должен сознаться, что речи и поступки Ваших заправил в последнее время… и особенно этот бостонский обед вызывают отвращение… я уже подумал, не лучше ли для мира на земле, чтобы вы не были расколоты на два или три государства». Теперь он резко переменился во взглядах на войну в Америке. «Нынешние беспорядки в Америке, — писал он Гукеру, — сильно всех нас приблизили к тори». Вот как!
Грей извинился за несдержанность речей в Бостоне. «Таким людям не подобало болтать вздор, даже ради того, чтобы сорвать рукоплескания в тесном кругу». Люди здравомыслящие — «кое-кто из них отказался быть на обеде» — относятся к этому происшествию так же неодобрительно, как Дарвин. «Право, все эти речи ничуть не лучше выступлений иных членов парламента, даже хуже, потому что это было глупо». В натянутых отношениях с Америкой, говорит дальше Грей, повинна английская печать. Он посылает Дарвину американские газеты, чтобы в застойный мир лондонской «Таймc» проникло дуновение свежего воздуха.
Очередное письмо Дарвина исполнено степенности и миролюбия — быть может, оттого, что в ответ на протест англичан Линкольн распорядился, чтобы обоих посланцев Юга освободили.
Некоторое время переписка благоразумно придерживается твердой почвы профессиональных интересов. В августе Грей присылает младшему сынишке Дарвина марки, а в ноябре Дарвин упоминает о «Дневнике натуралиста», изданном мисс Купер. «Кто это такая? Кажется, очень толковая особа — во всяком случае, описание борьбы между нашими и вашими сорняками составлено ею превосходно». И затем прибавляет: «Как, не страдает Ваша американская гордость оттого, что мы так славно вас оттесняем? Не сомневаюсь, что миссис Грей будет на стороне отечественных сорняков. Bы y нее спросите: правда, ведь они у вас молодцы, эти сорняки, не в пример честней и лучше наших».
Грей настаивает на своем: никаких уступок и соглашений быть не может. Война окончится только победой северян, у которых и ресурсы, и людские резервы практически неограниченны. Страну постигнет разруха и запустение? Отнюдь. Даже теперь, сражаясь с мятежниками, она создает новые крупные отрасли промышленности, опоясывает континент железными дорогами.
«Боюсь, что это правда: англичанам действительно нет дела до рабства, — писал Дарвин после того, как была издаца прокламация о запрещении рабства, — я сам слыхал, как о том говорят старые, понимающие люди; они объясняют это тем, что… нынешнее поколение никогда рабства не видывало и мало что о нем слыхало».