Дары и анафемы
Шрифт:
Софокла страшила встреча с судией (Плутоном): «Ты спрашиваешь меня: К какому богу я сойду? К богу, никогда не знавшему ни снисхождения, ни милости, но постоянно облечённому в строгую справедливость» (Климент Александрийский. Строматы 2,20). Христиане же верят, что их судьбу определит не закон, лишённый всех желаний, но Тот, у Кого есть желание. Его решения поэтому можно назвать субъективными и “пристрастными”. У этого Судьи, в отличие от греческой Фемиды, нет повязки на глазах. Свои решения Он будет сверять не только с тем, что мы и в самом деле натворили, и не только с бесстрастной буквой закона, но ещё и со Своим планом, Своим интересом, Своим желанием. И Своё желание Он не скрывает: “Не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился и жив был” (Иезек. 33,11).
Бог ищет в человеческой душе такое, не окончательно, не безнадёжно изуродованное место, к которому можно было бы присоединить Вечность. Так врачи на теле обоженного человека ищут хоть немного непострадавшей кожи…
Об этом поиске рассказывает эпизод из Жития св. Петра Мытаря (память 22 сентября): “В Африке жил жестокосердый и немилостивый мытарь (сборщик налогов), по имени Пётр… Однажды Пётр вёл осла, навьюченного хлебами для княжеского обеда. Нищий стал громко просить у него милостыни. Пётр схватил хлеб и бросил его в лицо нищему и ушёл… Спустя два дня мытарь расхворался так сильно, что даже был близок к смерти, и вот ему представилось в видении, будто
372
“ — Видишь, Алешечка, — нервно рассмеялась вдруг Грушенька, обращаясь к нему, — это только басня, но она хорошая басня, я её, ещё дитей была, от моей Матрёны, что теперь у меня в кухарках служит, слышала. Видишь, как это: “Жила-была одна баба злющая-презлющая и померла. И не осталось после неё ни одной добродетели. Схватили её черти и кинули в огненное озеро. А ангел-хранитель её стоит да и думает: какую бы мне такую добродетель её припомнить, чтобы Богу сказать. Вспомнил и говорит Богу: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И отвечает ему Бог: возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь её вон из озера, то пусть в рай идёт, а оборвётся луковка, то там и оставаться бабе, где теперь. Побежал ангел к бабе, протянул ей луковку: на, говорит, баба, схватись и тянись. И стал он её осторожно тянуть и уж всю было вытянул, да грешники прочие в озере, как увидали, что её тянут вон, и стали все за неё хвататься, чтоб и их вместе с нею вытянули. А баба-то была злющая-презлющая, и почала она их ногами брыкать: „Меня тянут, а не вас, моя луковка, а не ваша". Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась. И упала баба в озеро и горит по сей день. А ангел заплакал и отошёл” (Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. ч. 3,3 // Полное собрание сочинений в 30 томах. Т. 14, Лд., 1976, сс. 318-319).
Опять же в древности преп. Исаак Сирин говорил, что Бога не стоит именовать “справедливым”, ибо судит Он нас не по законам справедливости, а по законам милосердия, а уже в наше время английский писатель К. С. Льюис в своей философской сказке “Пока мы лиц не обрели” говорит: “Надейся на пощаду — и не надейся. Каков ни будет приговор, справедливым ты его не назовёшь. — Разве боги не справедливы? — Конечно, нет, доченька! Что бы сталось с нами, если бы они всегда были справедливы?” [373]
373
Льюис К. С Пока мы лиц не обрели // Сочинения, т.2. Минск-Москва, 1998, с. 231.
Конечно, справедливость есть в Том Суде. Но справедливость эта какая-то странная. Представьте, что я — личный друг Президента Б.Н. Мы вместе проводили “реформы”, вместе — пока ему позволяло здоровье — играли в теннис и ходили в баню… Но тут журналисты накопали на меня “компромат”, выяснили, что я принимал “подарки” в особо крупных размерах… Б. Н. вызывает меня к себе и говорит: “Понимаешь, я тебя уважаю, но сейчас выборы идут, и я не могу рисковать. Поэтому мы с тобой давай такую рокировочку сделаем… Я тебя на время в отставку отправлю…”. И вот сижу я уже в отставке, регулярно беседую со следователем, жду суда… Но тут Б. Н. звонит мне и говорит: “Слушай, тут Европа требует, чтобы мы приняли новый Уголовный Кодекс погуманнее, подемократичнее. Тебе все равно ща делать нечего, так, может, напишешь на досуге?”. И вот я, будучи подследственным, начинаю писать Уголовный Кодекс. Как вы думаете, что я напишу, когда дойду до “моей” статьи?…
Не знаю, насколько реалистичен такой поворот событий в нашей таинственной политике. Но в нашей религии Откровения все обстоит именно так. Мы — подсудимые. Но подсудимые странные — каждому из нас дано право самому составить список тех законов, по которым нас будут судить. Ибо — “каким судом судите, таким и будете судимы”. Если я при виде чьего-то греха скажу: “Вот это он напрасно… Но ведь и он — человек…” [374] — то и тот приговор, который я однажды услышу над своей головой, может оказаться не уничтожающим.
374
«Авва Исаак Фивейский пришёл в киновию, увидел брата, впадшего в грех, и осудил его. Когда возвратился он в пустыню, пришёл Ангел Господень, стал пред дверьми его и сказал: Бог послал меня к тебе, говоря: спроси его, куда велит Мне бросить падшего брата? — Авва Исаак тотчас повергся на землю, говоря: согрешил пред Тобою, — прости мне! — Ангел сказал ему: встань, Бог простил тебе; но впредь берегись осуждать кого-либо, прежде нежели Бог осудит его» (Древний Патерик. М., 1899, с.144).
Ведь если я кого-то осуждал за его поступок, показавшийся мне недостойным, значит, я знал, что это грех. “Смотри — скажет мне мой Судия — раз ты осуждал, значит, ты был осведомлён, что так поступать нельзя. Более того — ты не просто был осведомлён об этом, но ты искренне принял эту заповедь как критерий для оценки человеческих поступков. Но отчего же сам ты затем так небрежно растоптал эту заповедь?”.
Как видим, православное понимание заповеди “не суди” близко к кантовскому “категорическому императиву”: прежде, чем что-то сделать или решить, представь, что мотив твоего поступка вдруг станет всеобщим законом для всей вселенной, и все и всегда будут руководствоваться им. В том числе и в отношениях с тобой…
Не осуждай других — не будешь сам осуждён. От меня зависит, как Бог отнесётся к моим грехам. Есть у меня грехи? — Да. Но есть и надежда. На что? На то, что Бог сможет оторвать от меня мои грехи, выбросить их на помойку, но для меня самого открыть иной путь, чем для моих греховных дел. Я надеюсь, что Бог сможет растождествить меня и мои поступки. Перед Богом я скажу: “Да, Господи, были у меня грехи, но мои грехи — это не весь я!”; “Грехи — грехами, но не ими и не для них я жил, а была у меня идея жизни — служение Вере и Господу!” [375] .
375
Св. Николай Японский. Запись в дневнике 1.1.1872 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 1. Спб., 1996, с. 11.
Но если я хочу, чтобы Бог так поступил со мной, то и я
376
“Христос Евангелия. В Христе мы находим единственный по своей глубине синтез этического coлипсизма, бесконечной строгости к себе самому человека, то есть безукоризненно чистого отношения к себе самому, с этически-эстетическою добротою к другому: здесь впервые явилось бесконечно углублённое я-для-себя, но не холодное, а безмерно доброе к другому, воздающее всю правду другому как таковому, раскрывающее и утверждающее всю полноту ценностного своеобразия другого. Все Люди распадаются для Него на Него eдинственного и всех других людей, Его — милующего, и других — милуемых, Его — спасителя и всех других — спасаемых, Его — берущего на Себя бремя греха и искупления и всех других — освобождённых от этого бремени и искупленных. Отсюда во всех нормах Христа противопоставляется я и другой: абсолютная жертва для себя и милость для другого. Но я-для-себя — другой для Бога. Бог уже не определяется существенно как голос моей совести, как чистота отношения к себе самому, чистота покаянного самоотрицания всего данного во мне, Тот, в руки которого страшно впасть и увидеть которого — значит умереть (имманентное самоосуждение), но Отец Небесный, который надо мной и может оправдать и миловать меня там, где я изнутри себя самого не могу миловать и оправдать принципиально, оставаясь чистым с самим собою. Чем я должен быть для другого, тем Бог является для меня… Идея благодати как схождения извне милующего оправдания и приятия данности, принципиально греховной и непреодолеваемой изнутри себя самое. Сюда примыкает и идея исповеди (покаяния до конца) и отпущения. Изнутри моего покаяния отрицание всего себя, извне (Бог — другой) — восстановление и милость. Человек, сам может только каяться — отпускать может только другой… Только сознание того, что в самом существенном меня ещё нет, является организующим началом моей жизни из себя. Я не принимаю моей наличности, я безумно и несказанно верю в своё несовпадение с этой своей внутренней наличностью. Я не могу себя сосчитать всего, сказав: вот весь я, и больше меня нигде и ни в чем нет, я уже есмь сполна. Я живу в глубине себя вечной верой и надеждой на постоянную возможность внутреннего чуда нового рождения. Я не могу ценностно уложить всю свою жизнь во времени и в нем оправдать и завершить её сполна. Временно завершённая жизнь безнадёжна с точки зрения движущего её смысла. Изнутри самой себя она безнадёжна, только извне может сойти на неё милующее оправдание помимо недостигнутого смысла. Пока жизнь не оборвалась в времени, она живёт изнутри себя надеждой и верой в своё несовпадение с собой, в своё смысловое предстояние себе, и в этом жизнь безумна с точки зрения своей наличности, ибо эти вера и надежда носят молитвенный характер (изнутри самой жизни только молитвенно-просительные и покаянные тона)” (Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979, сс. 51-52 и 112).
377
авва Дорофей. Душеполезные научения и послания. Троице-Сергиева Лавра. 1900, с. 80.
И Бог готов это сделать. Он готов переступать требования “справедливости” и не взирать на наши грехи. Справедливости требует диавол: мол, раз этот человек грешил и служил мне, то Ты навсегда должен оставить его мне [378] . Но Бог Евангелия выше справедливости. И потому, по слову преп. Максима Исповедника, “Смерть Христа — суд над судом” (Вопросоответ к Фалассию, 43).
В одном из слов св. Амфилохия Иконийского есть повествование о том, как диавол удивляется милосердию Божию: зачем Ты принимаешь покаяние человека, который уже много раз каялся в своём грехе, а потом все равно возвращался к нему? И Господь отвечает: но ты же ведь принимаешь каждый раз к себе на служение этого человека после каждого его нового греха. Так почему же Я не могу считать его Своим рабом после его очередного покаяния?
378
См., например, Древний патерик. М., 1899, с. 366.
Итак, на Суде мы предстанем пред Тем, чьё имя — Любовь. Суд — встреча со Христом.
Собственно, Страшный, всеобщий, последний, окончательный Суд менее страшен, чем тот, который происходит с каждым сразу после его кончины… Может ли человек, оправданный на частном суде, быть осуждённым на Страшном? — Нет. А может ли человек, осуждённый на частном суде, быть оправдан на Страшном? — Да, ибо на этой надежде и основываются церковные молитвы за усопших грешников. Но это означает, что Страшный Суд — это своего рода «апелляционная» инстанция. У нас есть шанс быть спасёнными там, где мы не можем быть оправданными. Ибо на частном суде мы выступаем как частные лица, а на вселенском суде — как частички вселенской Церкви, частички Тела Христова. Тело Христа предстанет пред Своим Главой. Поэтому и дерзаем мы молиться за усопших, ибо в свои молитвы мы вкладываем вот какую мысль и надежду: «Господи, может быть сейчас это человек не достоин войти в Твоё Царство, но ведь он, Господи, не только автор своих мерзких дел; он ещё и частица Твоего Тела, он частица твоего создания! А потому, Господи, не уничтожай творение рук Твоих. Своею чистотою, Своею полнотою, святостью Твоего Христа восполни то, чего не доставало человеку в этой его жизни!» [379] .
379
Этих молитв за усопших нет в протестантизме. В итоге свт. Николай Японский вспоминает, как однажды ему пришлось побывать на протестантском отпевании: «мы молились за себя, поучали себя, старались растрогать себя, а до умершей нам не было никакого дела. Правда, упомянули её дважды в чтомых молитвах, но только для того, чтобы поблагодарить за неё Бога, а не затем, чтобы вознести молитву об упокоении её души. Каким холодом дышит протестантская поминальная служба! Недаром одно только это отвращает столь многих людей от протестантства» (св. Николай Японский. Запись в дневнике 2.2.1901 // Праведное житие и апостольские труды святителя Николая, архиепископа Японского по его своеручным записям. ч. 2. — Спб., 1996, с. 20); «Таков обычай протестантства, холодный, безжалостный к умершему» (св. Николай Японский. Запись в дневнике 26.9.1901 // Там же, с. 72).