Дары Кандары
Шрифт:
Когда дневная жара сгустилась и стала вязкой, горящие стрелы полетели вовнутрь. Запылали хлевы и пристройки. Трибун подумал, что правильно приказал угнать скот — стадо обезумевших от огня коров разнесло бы всю оборону. Шансов не было. Дым застил глаза. От людей пахло потом, кровью и страхом. И только юный Аврелий был весел — первая битва, первое настоящее сражение. Видя, как пламя отражается в яростных и весёлых глазах мальчишки, трибун понял, сын мечтает о подвиге, о настоящем бое. Погибать — так с музыкой, хоть такой подарок принесу сыну. Старый дурак…
— Эй, трубите! —
— Стоять! — рявкнул вдруг Напайос, — слышите, вы, стоять!!! Всем заткнуть уши! Забить войлоком!
Хватайте шлемы, шапки, что угодно только закройте уши!
— Стоять! Всем заткнуть уши! Отступаем! — звонким голосом отдал команду Аврелий Младший. Он почувствовал миг колебания у солдат, но привычка подчиняться приказу, была намертво вбита в легионеров. Поочерёдно, уклоняясь от стрел и дротиков, они сооудили себе заглушки — кто как умел. Потом управляющий отпер двери и все бойцы, кроме сатира, втянулись во внутренний двор виллы. Аврелий и Люпус Эст отступали последними, они слышали как трещат, ломаясь, дубовые брёвна ворот, как гулко колотится в них таран, как хрипят, надрываясь, саксы…
Когда первый отряд варваров провалился в огромную яму с острыми кольями на дне, Напайос затрубил в шипастую, ослепительно белую раковину. Он получил её от отца, пьяницы Силена, а тот — от своего отца. Умер великий Пан… а паника никуда не делась, крики умирающих воинов только подхлестнули испуг. Ряды атакующих смялись, одни бросились прочь, в леса, другие катались по земле, сжимая ладонями белокурые, грязные головы. Центурия Аврелия Младшего железным строем прошлась по отступающим — и отшвырнула их прочь. Жаль, Напайос не уберёгся — старый сатир отволок друга вниз, а потом снова поднялся на стену — зарядить катапульту. Слишком лез на рожон рогатый, слишком спешил отомстить — случайный дротик сшиб его со стены.
Когда Аврелий вернулся к отцу, тот уже не мог говорить. Низкое солнце обагряло пропитанную кровью тунику — императорский пурпур был к лицу умирающему трибуну. Напайос, напротив, держался бодро — насколько может быть бодр сатир с переломанными костями:
— Слышишь, Медведь, пока солнце ещё не зашло — пусть нас в лодку положат. Поплывём до яблочных островов, может там отлежимся, у старухи Калипсо в хрустальном дворце. А не достигнем — лучше могилы, чем море, не сыщешь. Ни червям не достанемся, ни враги над гробами плясать не будут.
Только ты до заката успей!
Ветераны на руках донесли командира и его лучшего друга до побережья. В посёлке было несколько челноков, но саксы, проходя мимо, пожгли и лодки и сети. Легионеры разбежались проверить лодочные сараи, Саллюстий и Люпус Эст вплавь отправились на скалистый островок, где порой останавливались бриттские рыбаки. Ещё хмельной от горячего боя Аврелий остался рядом с отцом. Младший — пока ещё младший — видел — солнце клонилось вниз, жаркий день умирал тихо. Посеревший от боли Напайос скорчился на песке. Аврелиан Амброзий дышал хрипло и коротко — было ясно, что в часах жизни трибуна не осталось и горсти песку…
Они успели — солнце ещё не коснулось пылающим боком воды, когда мокрые по уши легионеры вывалились на берег, вместе с утлой скорлупкой без парусов и вёсел. Её хозяин получил золотой и десяток увесистых тумаков, тщась объяснить, что перевозчику лодка нужнее. Ветераны застелили судёнышко плащами, положили две фляги с вином, ковригу ячменного хлеба, четыре медных монеты. Хотели положить и оружие, но Аврелиан слабым движением отодвинул гладиус прочь и солдаты поняли — сыну. Аврелий последним подошёл к лодке, преклонил колена и поцеловал отцу холодеющую тяжёлую руку. Прощаясь с последним трибуном Британии, легионеры выстроились у прибоя. «Salve» — и блеск клинков, отражающих солнечные лучи.
— Гелиайне — еле слышно ответил сатир, — до свидания. Помни о нас.
Рыбачья лодка оттолкнулась от берега и уплыла в закат, медленно тая в тёмных волнах. Аврелий Урс Амброзий умыл лицо солёной водой и поклялся, что исполнит приказ отца. Защитит всех — стариков, детей, женщин. Восстановит римский порядок, закон и честь. Пусть отцовский клинок принесёт Британии мир!
Рядом с юношей в мокрый песок был воткнут значок легиона — двухголовый, потемневший от времени римский орёл.
Дары Кандары
Тильда Бам была хорошей женой для штурмана Самуэля. Твердой рукой она вела дом, пекла и шила, доила пятнистых коз, собирала по осени яблоки и варила из них лучший в поселке сидр. Два сына, которых она родила штурману, получилсь в отца — честные, крепкие, ясноглазые парни с волосами цвета соломы, крепкими кулаками и чутьем на попутный ветер и встречные мели. Две дочери удались в мать — кучерявые хлопотуньи, невысокие, стройные и на диво легконогие. Глядя на них, поселковые кумушки не уставали шептаться — шальная кровь. Мать Тильды была площадной танцовщицей и умерла от простуды, оставив на улице дочь-подростка. Молодой Самуэль вопреки всем советам пригрел сироту, а когда та вошла в возраст — повел под венец. И не дня не пожалел об этом.
Штурман считал дни пути, ожидая, когда «Бриганда» вернется в порт Рок, вертлявая лодочка подвезет к островку, и он поднимется по тропе к третьему от конца дому на самом краю поселка. На окошке теплится фонарь — верный знак, что хозяина ждут из плавания. В очаге жарко горят дрова, на плите сонно булькает похлебка с бобами, дочери шьют, сыновья правят сети или режут игрушки из дерева, Тильда — румяная, круглощекая, с белокурыми волосами, надежно спрятанными под чепчиком, хлопочет, успевая делать двадцать дел сразу. …Вот она засияет и ахнет, и побежит навстречу, не успев отереть муки с полных рук. Следом за ней — пестрой толпой сыновья, дочери, служанка, пес, кошки и скандальный ручной попугай.