Дары мертвых богов
Шрифт:
Глава 5
Рис вернулся в монастырь не сразу. Они с Аттой пошли к ручью, который поил водой любого страждущего — и зверя, и человека, — и сел на траву под ивами. Уставшая после дневных волнений собака, вынужденная охранять сначала овец, а затем хозяина, улеглась на бок и заснула. Монах скрестил ноги, закрыл глаза и отдался мыслями Богу. Вздохи ветра в ветвях ив и тихий щебет певчих птиц перекликались со смешливым журчанием ручья, и тревога, вызванная странным поведением брата, отступила.
Несмотря на то, что он не читал Ллеу нравоучений и не повернул мгновенно его жизнь в нужное русло, как надеялся его отец, Рис не чувствовал, что проиграл. Монахи Маджере не воспринимали жизнь с точки зрения успехов и провалов. Человек не может провалить дело. Он может просто временно потерпеть неудачу. И пока человек стремится к успеху, пока он борется — он не проиграет.
В то же время Рис не обиделся на своих родителей за то, что они переложили такую ответственность на него, на сына, о котором они не вспоминали пятнадцать лет, — ведь они были в отчаянии. Оттого что предстояло признаться, что он ничего не может сделать для брата, монаху стало не по себе. Конечно, Рис был намерен сначала поговорить с Наставником, хотя знал наперед, что ему скажет старец: Ллеу уже взрослый, он выбрал собственный путь, по которому и идет; его можно убедить мудрыми речами, но если это не поможет, ни у кого нет права его менять, ни у кого нет права сталкивать его с пути или заставлять повернуть в правильном направлении — даже если это путь саморазрушения; он должен сам сделать выбор и захотеть измениться, иначе вернется на ту же дорогу. Так учил Маджере, и монахи верили ему.
Ударил колокол, призывающий к вечерней трапезе, но Рис не шевельнулся. Монахам предписывалось являться лишь к завтраку, когда обсуждались дела монастыря, ужин же посещать было необязательно, и те, кто предпочитал продолжать медитацию или работать, пользовались этим. Рис понимал, что должен туда пойти, но ему очень не хотелось нарушать свое мирное одиночество.
На ужине будут присутствовать его брат и родители, которые ожидают, что сын сядет с ними, а он будет чувствовать себя неловко. Они захотят поговорить с ним о Ллеу, но им будет неудобно обсуждать младшего в присутствии остальных монахов. Поэтому разговор сведется к семейным делам: работе отца или рождению внуков. Рис понимал, как трудно ему будет поддерживать разговор, ведь он ничего не знал о домашних проблемах, да и никогда ими не интересовался, а родители ничего не знали о его жизни. Беседа обещала получиться натянутой, а затем и вовсе замереть, сменившись тягостной тишиной.
— Я себя лучше чувствую здесь, — сказал себе монах.
Он остался со своим Богом, они соединились; сознание человека освободилось от тела, чтобы коснуться разума Божества, — Наставник сравнивал это мгновение с моментом, когда крошечная беспомощная ручка новорожденного крепко хватается за палец невероятно большой руки отца, Рис открыл Маджере свои мысли о Ллеу, заставил их покинуть его разум и направил к Богу в надежде найти какой-нибудь способ помочь.
Он так глубоко погрузился в медитацию, что потерял всякое чувство времени. Постепенно терзающая, словно от гнилого зуба, боль стала такой навязчивой, что он уже не мог не отвлечься. Искреннее сожалея, что приходится возвращаться в мир людей, Рис покинул Бога. Открыв глаза, он сразу почувствовал, что что-то не так.
Поначалу монах не понял, что именно, — все казалось таким обычным. Солнце село, наступила темнота. Атта мирно спала в траве. Ни лающих собак, ни тревожного блеяния овец в загоне, ни запаха дыма, который бы говорил о пожаре, — и все же что-то было не так.
Рис вскочил. От его внезапного движения Атта проснулась, перевернулась на живот, широко открыла глаза и навострила уши.
Теперь монах понял. Колокол, извещающий о начале занятий по военному искусству не прозвенел.
Несколько мгновений Рис сомневался, — может быть, его чувство времени притупилось из-за медитации? Однако, взглянув на луну и звезды, он понял, что ошибки быть не могло. За все пятнадцать лет его жизни в монастыре и за все время существования монастыря колокол звонил всегда в один и тот же час.
Страх сковал Риса. Обыденная жизнь являлась очень важной для монахов Маджере. Для любых других, возможно, некоторое отклонение от таковой оказалось бы обычным делом, но для них грозило катастрофой. Рис поднял эммиду и побежал к монастырю. Атта последовала за ним. Монах очень хорошо видел ночью благодаря тренировкам зимними месяцами в кромешной тьме и знал каждый дюйм здешней земли. Он мог — и однажды ему даже пришлось — найти дорогу в монастырь в густом тумане безлунной ночью, но сегодня серебряный свет Солинари, бледное сияние звезд позволяли прекрасно видеть тропу.
Рис хотел было приказать Атте вернуться к загону, но, подумав, решил не делать этого — по крайней мере, пока не узнает, что происходит.
Он прибежал к монастырю и увидел худшее — все тихо и спокойно. В этот час монахи должны были находиться во дворе — слушать, как Наставник объясняет и показывает новое упражнение, либо тренироваться с товарищами. Но Рис не слышал ни звуков ударов эммид и посохов, вскрикиваний во время удара для придания тому силы, ни мягких шлепков от падения тел, ни замечаний Наставников.
Монах огляделся. Из окон трапезной струился желтый свет, хотя обычно в это время огни уже были потушены, столы вычищены, глиняная посуда, чайники и сковороды вымыты и готовы к утренней трапезе. Рис направился внутрь, надеясь найти объяснение этим странностям. Ему в голову пришла мысль, что, может быть, Наставник беседует с его семьей и удержал остальных монахов от упражнений, поскольку требуется и их присутствие. Это не вписывалось в быт монастыря, но и невозможным не казалось.
Рис посмотрел на темные окна — как и полагается ночью, — толкнул дверь и уже собирался войти, но Атта вдруг издала странный звук — испуганно взвизгнула. Монах с недоумением посмотрел на нее. Собака была его спутницей уже пять лет, но он никогда не слышал, чтобы она так скулила. Атта, дрожа, принюхалась и снова взвизгнула.
Если бы внутри были грабители, мародеры, воры или даже забредший в монастырь медведь (случалось и такое) — собака знала бы, как на них реагировать. Но сейчас там было что-то, чего она не понимала, — что-то очень страшное.
Рис медленно и осторожно вошел.
Было тихо, как в склепе. В воздухе висел отвратительный запах, как в комнате, где лежит тяжелобольной.
Первым побуждением монаха было ворваться и посмотреть, что произошло, но дисциплина и тренировки сдержали этот импульс — он не имел представления, что его ждет. Рис сделал Атте знак следовать за ним, и собака, припав к земле, подчинилась. Монах крепче сжал эммиду и крадучись двинулся дальше — абсолютно бесшумно благодаря отсутствию обуви.
Впереди, в трапезной, горели огни, и Рис, еще не видя ничего, кроме конца скамьи, услышал тихий странный звук, словно кто-то что-то бормотал. Слов он различить не смог.
Монах осторожно шел дальше, прислушиваясь и присматриваясь. На Атту можно было положиться — она предупредит, если кто-то или что-то нападет на него из темноты. Однако пока Рис не почувствовал ничего таинственного. Опасность подстерегала на свету, а не в тени. Отвратительный запах становился все ощутимее.
Монах добрался до трапезной. Смрад вызывал тошноту, и ему пришлось зажать рот и нос рукой. Бормочущий голос становился все громче, но разобрать слова все еще не было возможности. Не мог Рис определить и того, кому этот голос принадлежит. Остановившись у входа так, чтобы все видеть, но самому оставаться незамеченным, монах заглянул в зал… и обмер.