Дата на камне(изд.1984)
Шрифт:
Однажды в жаркий полдень студенты расположились на отдых неподалеку от сельской школы. Была большая перемена. В тени огромной шелковицы школьники с увлечением играли в догонялки на плотно утрамбованной спортивной площадке.
Коренастому мальчику лет одиннадцати — он водил — решительно не везло, и он сердился. Особенно раздражала его бойкая девчушка лет девяти-десяти. Она носилась вокруг него, подразнивая, увертываясь, то и дело нагибаясь и распрямляясь, ловко проскальзывая под занесенной рукой, неуловимая, как тайна. Да, живой образ тайны!
Савчука поразила непринужденная грация ее движений. Убегая от мальчишки, она словно бы танцевала. Лицо ее в разных ракурсах проносилось перед Савчуком — оживленное, раскрасневшееся, с полуоткрытым смеющимся ртом. И чем громче она смеялась, тем больше сердился ее неуклюжий, запыхавшийся преследователь. Тогда-то в пылу погони он и выкрикнул: «Язычница!»
2. Монстры
…За спиной Савчука раздался осторожный шепот:
— Прошу извинения, пан профессор…
Он обернулся. Сзади подошел к нему хранитель рукописей — весь предупредительность и внимание.
— Немного еще надо подождать, — прошептал он. — Но совсем немного. Хвилин 16 , я думаю, двадцать небо 17 двадцать пять.
Поклонившись, хранитель пропустил Савчука перед собой и с осторожностью прикрыл за ним дверь.
— Чтобы не мешать читателям, — пояснил он уже громче.
— Задерживается ваш переводчик?
16
Минут ( чешск.).
17
Или ( чешск.).
— Только что телефоновал: уже выезжает из университета. Просит покорно извинить! Вы погуляйте пока по музею… Хотя вы же осматривали его в сорок пятом!
— Вспомнили меня? У вас превосходная память на лица.
— Не превосходная, нет. Просто работаю здесь двадцать с лишним лет, а вы есть первый посетитель, который второй раз спрашивает манускрипт на пальмовых листах.
— Как-то прошлый раз не вчитался, — сказал Савчук. — Не вдумался в его сокровенный смысл. Признаться, глаза разбежались тогда. Слишком много интересного у вас в музее.
— О да, — с гордостью подтвердил хранитель. — У нас много интересного в музее… Но так, пан профессор, еще крапля 18 терпения! — И с этими словами он удалился.
Заметил ли он, как волнуется Савчук, ожидая выполнения своего заказа? Наверное. Но сделал вид, что не заметил, — проявил присущий ему такт.
Почему-то принято считать, что ученые по природе своей сухари, которым чужды эмоции, связанные с их профессией. Чушь! Наука насквозь эмоциональна. Обыватель не знает этого только потому, что мало интересуется наукой.
18
Капля ( чешск.).
За примером недалеко ходить.
На редкость эмоционально все, что связано с тайной Нодиры, с разгадкой этой тайны, которая, что вполне вероятно, сохраняется много лет в рукописи на пальмовый листах. О! Знал бы предупредительный хранитель, какое разочарование постигнет двух влюбленных, разлученных друг с другом, если поиск, предпринятый Савчуком в Праге, не увенчается успехом!
Этнограф сердито взглянул на часы. Терпение, терпение! В конце концов, ждал дольше — целых семь лет!
Чтобы скоротать время, он не торопясь направился вдоль амфилады залов. Что из того, что уже бывал в музее? Разве здесь пересмотришь всё за один раз?
Он свернул из студовни налево, в монастырскую кунсткамеру.
В ней на протяжении веков заботливо собирали диковинки со всего света. Простодуйных монахов поражала фантазия господа бога, который между делом, вроде бы и ни к чему, смастерил таких монстров, как, например, крокодил, меч-рыба, осьминог или гигантская галапагосская черепаха. А чего стоит нетопырь! Это же модель черта, не тем он будь помянут, да, да, черта, повисшего вниз головой на турнике!
Осьминогами и нетопырями бог, надо думать, занялся не иначе как будучи в дурном расположении духа или в тот момент просто не был в ударе, потому что ничего хорошего у него, как видите, не получилось.
Остановившись перед чучелами, выставленными под стеклом, Савчук подумал, что в мире существуют не только монстры-животные, но и монстры-обычаи, запреты, чудовищные окаменелости, которые преграждают людям дорогу к счастью. Кому, как не этнографам, знать это! И долг их убрать окаменелости с дороги людей.
Прогуливаясь по Праге, Савчук встретил у монастыря святой Лоретты процессию монашек. Держась на расстоянии вытянутой руки друг от друга, они коротенькими робкими шажками пересекали улицу. Лица у всех, кроме пожилой монахини-поводыря, были занавешены покрывалами. Запрещалось даже беглый взгляд кинуть на окружающий греховный мир, чтобы не поддаться и в мыслях искушению.
Конечно, возникала ассоциация — и не с женщинами Востока в парандже, а со слепыми в знаменитой картине Брейгеля. Так же гуськом бредут они по крутому берегу реки — прямехонько в воду. Но ведь то были бедные обездоленные слепые. А пражские монахини не были слепыми. Они сами запрещали себе видеть.
То же происходит сейчас и с родичами Нодиры. Подобно обрекшим себя на добровольную слепоту монашкам святой Лоретты, они с тупым, безжалостным упорством противодействуют счастью бедной девушки. Воздвигли перед нею непробиваемую стену — запрет-табу, смысл которого уже давным-давно утерян ими.
3. «Железки слов случайно обнаруживая…»
Выходя из комнаты, где выставлены были чучела, Савчук столкнулся в дверях с каким-то суетливым посетителем музея.
— Проминьте! — сказали одновременно оба и улыбнулись, уступая друг другу дорогу.
Чехи — один из самых вежливых народов на свете. «Даже в такой тесноте и толкотне», — подумал Савчук.
По-чешски он знал всего несколько обиходных трамвайно-ресторанных слов, но «проминьте» — «извините» и «дякую вам» — «спасибо» выучил прежде всех остальных.