Дата на камне(изд.1984)
Шрифт:
Широким жестом он обвел застолье, кипящее весельем. Навстречу Савчуку сверкали отовсюду искрящиеся смехом черные глаза и ослепительные, приветливые белозубые улыбки. Нет, здесь можно говорить о колдовстве только в одном-единственном смысле — пленительного женского очарования.
И еще о втором примечательном этнографическом своеобразии узнал Савчук в тот вечер. Девушки из рода Нодиры могли выходить замуж лишь за юношей из своего кишлака. Правило это соблюдалось очень строго.
Значит, род — экзогамный, то есть замкнутый?
Что-то почти неуловимое, как полувыветрившийся запах пряных экзотических духов, подсказывало этнографу, что все тут далеко не просто. По мельчайшим признакам угадывалось: под верхним слоем ислама скрывается второй пласт, глубинный, и не исключено, что язычества. Савчук ничуть не удивился бы, что время от времени родичи Нодиры выполняют какие-то ритуалы, смысл которых уже давным-давно утерян ими.
Итак, вопросов к родичам Нодиры — миллион!
Но Савчук не успел ни поставить этих вопросов, ни получить на них ответ. На следующее утро после пиршества его доставили обратно в Душанбе, а еще через день он улетел в Москву.
Перед отъездом Савчук поделился сделанными наблюдениями с одним из провожавших его работников университета, своим собратом по профессии.
Тот не замедлил вылить на него ушат холодной воды.
— Экзогамных групп, изолятов, — сказал он, — довольно много в Таджикистане. Горные долины, закрытые от внешних влияний, сами понимаете, создают известную этнографическую обособленность. Существуют у нас и махаля — кварталы в городах, населенные почти исключительно родственниками.
Что касается положения женщин в семье, то здесь наблюдается интересное явление — родство исключительно по женской линии. Знаете ли вы, что жена до недавнего времени не имела права на наследование семейного имущества? Она сохраняла право лишь на свое приданое. Скажем, приходя в семью, приводила с собой десяток овец и, уходя, столько же уводила. Кстати, хоронят женщин обязательно на кладбище их рода, а не на кладбище мужа.
Встречаются в Таджикистане и женщины-врачеватели, женщины-знахарки. Мне довелось присутствовать при одном обряде. Волшебную траву клали на лопату и держали над костром. А знахарка, выкрикивая заклинания, неутомимо скакала вокруг костра и махала подолом — гнала на больного целебный дым.
Я сам несколько лет назад воспользовался чудодейственной травкой под названием испанд, и с той поры у нас в семье забыли о гриппе. Во время эпидемии кладем пучок этой травки на сковороду, держим над горелкой газовой плиты и окуриваемся дважды в день, утром и вечером. Если придет гость, радушно окуриваем и гостя.
Говорю это к тому, — назидательно закончил он, — чтобы вы поняли: ваш кишлак ни в коей мере не исключение.
Савчук улетел из Душанбе. В Москве нахлынули срочные дела, и за ними он на целых семь лет забыл о женщинах из рода Нодиры.
К стыду своему, так и не вник в этнографическую тайну, которая, как шар перекати-поле, буквально подкатилась ему под ноги. Род Нодиры был таким перекати-полем.
Слабым оправданием могло служить то, что Савчук не занимался непосредственно изучением народов Средней Азии. Перед войной он сделал научное открытие на Таймыре, обнаружив в горах Бырранга два отколовшихся рода из племени авамских нганасан, называвших себя «детьми солнца» 22 .
Оправдания? Нет, он не заслуживал оправданий. Если бы коллеги узнали, как непростительно небрежен, невнимателен он был, то, конечно, осудили бы его. И поделом! Ведь за год до первого своего посещения кишлака Унджи он стоял в студовне бывшего Страговского монастыря и держал в руках драгоценную рукопись на пальмовых листах. Но не вчитался в нее, не вдумался! А как раз на этих листах, видимо, и содержалась разгадка рода Нодиры. Казнись теперь, разиня!
22
См. роман Л. Д. Платова «Страна Семи Трав».
Зато сегодня он уже не промахнется! Будет предельно внимателен, даже придирчив. Заставит переводчика по нескольку раз читать отдельные фразы из рукописи, в которых, надо надеяться, таится кончик путеводной нити…
4. Rara rarissima — редкость редчайшая
Сердито взглянув на часы — переводчика все еще нет, — Савчук двинулся дальше по сверкающим яркими красками залам музея.
Почему там столько посетителей? А, на овальном столике лежит книга, в которой расписываются знаменитости, оказавшие честь музею своим посещением!
Через чье-то плечо Савчук увидел изящную завитушку росчерка, сделанного князем Меттернихом, — в его время любили замысловато подписываться. Чуть выше завитушки стоит прямое, без затей: «Нельсон», рядом небрежное: «Эмма Гамильтон». Две эти фамилии вызывают обостренный интерес — экскурсанты смакуют скандальную сенсацию полуторастолетней давности.
Им невдомек, что у них под ногами, в подвале бывшего монастыря, хранится нечто во сто крат более примечательное — два больших изогнутых в форме крыла пальмовых листа, на поверхности которых вкратце изложена история одного загадочного странствия.
Но вправе ли Савчук осуждать экскурсантов-ротозеев? Сам был в 1945 году таким ротозеем. Бродил по залам в какой-то растерянности, в сладостном упоении. И ведь в то время не знал еще о существовании рукописи на пальмовых листах. Увидел ее лишь перед самым уходом из музея.
В мае 1945 года Савчук участвовал в освобождении Праги — вступил в нее одним из первых во главе своей роты. Незабываемая весна! Выкрикивая наперебой восторженные приветствия, чехи и чешки, стоя на тротуаре, забрасывали цветами проходивших мимо русских солдат.
Здесь, в центре Европы, весной 1945 года, завершилась военная карьера Савчука. А началась она осенью 1941-го на полях Подмосковья. Тогда молодой доцент университета, кандидат наук, пошел в народное ополчение, как и многие другие советские люди, освоил обращение с винтовкой образца 1893 года и приемы окапывания, сражался под Наро-Фоминском, был тяжело ранен, но после госпиталя вернулся в строй. Затем его, как имеющего высшее образование, командировали на курсы младших командиров. Три месяца — и он лейтенант! А дальше разведки боем, перебежки под огнем, ночные марши, дневки, недолгий отдых во втором эшелоне, снова ранение и госпиталь — в общем, то, о чем бывалые солдаты уважительно говорят: «Всю войну сломал на своем хребте».