Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека
Шрифт:
— Ключ, — сказал он.
— Что? — быстро и опасливо переспросил Василий Андреевич. И икнул.
— Ключ.
— А-а… — он стал сбивчиво рыться в карманах, таращась на «сынка» тусклыми глазками.
Ключ наконец явился. Отдавая его, Василий Андреевич хотел что-то сказать, но не успел, так и остался стоять с приоткрытым ртом, глядя, как Никита забирается под кровать, выволакивает на свет старинную деревянную укладку, распахивает ее и начинает нервно в ней рыться.
— Сынок…
Тряпки, куски бечевки, жестянки из-под
— Я что тебе скажу.
Связка писем, другая связка. Кому, от кого, Никита смотреть не стал, ибо обнаружил на дне в левом углу то, что было ему подсказано матерью — маленькую плоскую шкатулку. Металлическую, невзрачную, воткнул ключ. Он дал матери клятвенное обещание, что не поинтересуется ее содержанием до самой ее смерти. Не поинтересуется, если любит ее. Никита любил свою мать и уважал, поэтому обещание выполнил. Теперь он никому ничего не был должен.
— Погоди, — просипел Василий Андреевич, — погоди, я тебе объясню…
Шкатулка открылась, на дне, выстланном синим вытершимся бархатом, лежал листок бумаги. Никита прочитал, не вынимая листок из шкатулки: «Москва. Савелий Никитич Воронин».
— Москва, — прошептал Никита, поднимаясь с колен.
— Не Москва, сынок, не Москва, — бормотал отчим, схватившись обеими руками за грудь, — я все тебе объясню. Все не так. Не Савелий!
Не глядя в его сторону, Никита вышел в смежную комнату, звучно топая черными каблуками. Он вообще казался слишком крупным для этого дома, неумещающимся. Вышел и почти сразу вернулся с синей спортивного вида сумкой.
Увидев сумку на плече пасынка, Василий Андреевич убито опустился на табурет, продолжая хвататься за грудь и шепча свое прежнее, надоевшее:
— Сынок, все не так. Объясню.
Оглядевшись по сторонам (не забыл ли чего), Никита резко вдруг наклонился к нему и злобно прошептал в левый глаз:
— Какой я тебе «сынок»?!
Отчим жалобно захлопал глазами и жалобно, слезливо попросил:
— Не уезжай! Не делай этого! Бог тебя накажет!
В ответ Никита только дернул щекой и, круто обойдясь с дверью, вышел на веранду, туда, где готовилась поминальная закуска. Женщины, стоявшие у плиты, молча и внимательно глядели на него. Они слышали то, что произошло в комнате. Одна из них решилась на неприязненный вопрос.
— Ты что, впрямь уезжаешь?
Никита глянул на часы.
— Через час поезд.
— Подожди до завтра.
— Я не могу ждать до завтра.
— А поминки?
Никита прищурился.
— Она мне простит.
3
Только что закончилась очередная серия латиноамериканского сериала. Задыхаясь, поползли по лестницам пятиэтажки одинокие старухи, чтобы, собравшись на скамейке у подъезда, пересказать друг другу только что увиденное. Когда обмен мнениями был в самом разгаре, к скамейке подошел белобрысый юноша, прилично, хотя и по-современному одетый. Подошел и громко пропел:
— Здравствуйте, бабуленьки!
Бабки остолбенели. Совсем к другому типу общения с нынешними молодыми людьми они привыкли.
— Здравствуй, коли не шутишь, — сказала самая толстая и самая авторитетная старуха. Недоверчивость, смешанная с удовлетворением, звучала в ее голосе.
Денис Зацепин вытер несуществующий пот со лба и, картинно отдуваясь, уселся на край скамейки.
— Уф.
— Что с тобой? — спросила знающая жизнь толстуха, подмигивая одним глазом заинтригованным товаркам.
— Умаялся я, бабуленьки.
— С чего бы это?
— Перетрудился?
— За девками бегать устал?
— Или от школы?
Наперебой полезли с ироническими расспросами теряющие бдительность телезрительницы.
— Да нет, — мрачнея ответил Денис, — друга ищу.
— Друга?
— Ну да. Где-то здесь он живет. Сашей Петровым его зовут.
— Саша?
— Петров?
— Кажись, нету тут таких.
— Я точного адреса не знаю. Не запомнил. А надо его обязательно предупредить.
— Да что такое?
— Да контрольная. Он не знает, что завтра контрольная по математике. Если не подготовится… — Денис горестно махнул рукой, — не видать ему медали.
— А ты по телефону позвони.
— Пробовал. Неисправен он у них, видно. После третьей цифры идут гудки.
— Да-а…
Проникаясь драматизмом ситуации, старухи напрягали свои мозги, стараясь вспомнить хоть что-нибудь о попавшем в сложную ситуацию медалисте Петрове.
— Нет, нету тут такого.
— А может, примета какая, какой он?
— Какой, какой? — очень притворно задумался Денис, — а, вот — собака у него есть.
— Собака? Какая собака?
— Да здоровенная. И всех грызет. Породы не знаю, только он сам жаловался: стонут от нее все вокруг.
— Собака? Кусается? — старухи добросовестно отработали и эту версию.
— В третьем корпусе есть одна, — задумчиво сказала бабка, которую все знали под именем Ниловна, — только она…
— Что она? — оживился лучший друг Петрова Саши, — кусается? Воет по ночам?
— Цапает, конечно.
— Ну и что еще?
— Только маленькая она. Черненькая. Ушки торчком. За пятки норовит.
Денис разочарованно покачал головой.
— За пятки не совсем то. Не совсем.
— Ну, кусает это что. Укусила и пошла. Хуже, когда лает, — ввалилась в разговор авторитетная бабка.
— Собака лает, ветер носит, — выступила с народной мудростью востроносая карга в платочке.
— Очень ты понимаешь, Семеновна, — срезала ее толстуха, — мне вон как жаловался Толстиков. Он из оркестра, играет. И за стеной ее, собаку эту, слышит каждый божий день. Как хозяева уйдут, она в голос. И час может лаять и два. Волосы дыбом идут. Пробки в уши хоть вставляй. И вставляет.