Давайте напишем что-нибудь
Шрифт:
Попробуй Николай Васильевич Гоголь, например, не вставить в текст романа «Мертвые души» свою «Повесть о капитане Копейкине» – знаете, что литературные критики с ним бы сделали? Они бы ему руки-то по самые ноги поотрывали! Прочитали бы «Мертвые души», похвалили бы для приличия, а потом вздохни да и скажи: «Чего-то тут явно не хватает…» Чувствуют они, литературные критики, всякую слабинку в структуре художественного целого, не отнимешь у них этого!
Ну, писатель, Гоголь-то Николай Васильевич, он бы, конечно, сразу надулся как мышь на крупу и начал бубнить: «Чего-то не хватааает, чего-то не хватааает!.. Сами тогда садитесь да пишите – вместо
Тут бы Николай Васильевич Гоголь смутился и спросил: «О каком это Копейкине? Кто такой Копейкин, мать вашу?» На что критики бы ему сразу возмущенно и ответили: «Копейкин, дорогой Вы наш Гоголь, есть герой Отечественной войны 1812 года, а не кто такой!»
Тогда Николай Васильевич Гоголь, понятное дело, совсем бы опупел и взревел: «Да при чем тут война 1812 года-то? Я вообще послевоенное время описываю!.. И потом, на фига мне в таком гармоничном романе всякие случайные персонажи? Вы бы еще меня упрекнули в том, что я Чингисхана на коне в “Мертвые души” не ввел!» – «Ерничать не по делу, дорогой Вы наш Гоголь, совершенно ни к чему, – сделали бы справедливое замечание литературные критики, – а вот что касается случайного персонажа, тут уж Вы сказали, мягко говоря, не подумав! Капитан Копейкин, между прочим, только на первый взгляд кажется случайным, необязательным и ничем не мотивированным. На самом же деле роман Ваш, “Мертвые души”, без него просто бессмыслен. Ибо “Повесть о капитане Копейкине” – ключ к тексту романа. Не ввели Вы капитана Копейкина – все равно что ключ взяли, да и выбросили в реку! Ну и как теперь прикажете этот Ваш бред на четырехстах страницах понимать?»
На такой гневный упрек Николай Васильевич Гоголь вообще бы не знал, как ответить: ему бы в минуту стало понятно, что отсутствие в структуре якобы гармоничного романа «Повести о капитане Копейкине» сводит на нет весь его титанический труд. И зарыдал бы он тогда в голос и стал бы рвать на себе длинные и черные как смоль волосы.
А безжалостные литературные критики продолжали бы: «Вы прямо какой-то недоделанный, дорогой наш писатель Гоголь! И роман Ваш недоделанный – вроде Вас самого. Композиционно “Повесть о капитане Копейкине” – смысловой фокус романа “Мертвые души”. У Вас же роман не в фокусе весь – не видите, что ли? Глаза-то разули бы тогда… хохол!»
Ну, Николай Васильевич Гоголь, мир его праху, со стыда сразу бы и концы отдал. А перед тем, как их отдавать, схватил бы «Мертвые души» и сжег – тогда бы у нас с вами не только второго тома, но и первого не было. И теперь вот скажите: много ли великая русская литература от этого выиграла бы? То-то и оно… Потому и вставил Николай Васильевич Гоголь «Повесть о капитане Копейкине» в художественную ткань повествования: сохранив, таким образом, для потомков всю величественную картину быта и нравов русского помещичества своего времени. Второй же том романа – сжег, и дело тут вот в чем: когда второй том уже готов был, оказалось, что вставить в него совершенно нечего.
А литературные критики, взяв в руки первый том, сразу сунулись проверять, не забыл ли Николай Васильевич Гоголь поместить туда вставную новеллу «Повесть о капитане Копейкине», – листали, листали роман и вдруг – бац: «Повесть о капитане Копейкине», черным по белому! Стоит на своем месте и является ключом ко всему тексту романа. И в ней, как в фокусе, сходятся все сюжетные линии!
Николай же Васильевич Гоголь тут как раз подоспел и говорит: «Что, скушали?»
И встряхнул своими длинными и черными как смоль волосами.
И победоносно улыбнулся: знай, дескать, наших! И защитил честь мундира великого русского писателя.
Как всегда в последнее время, яичная скорлупа крошилась под неловкими пальцами простодушной Пакиты. Кикимото был не только вне себя, но даже и вне Кадиса, где в данный момент находился. Величественное сооружение, Купол Мира, никак не начинало обретать свою форму. Да и чужую форму, которая Кикимото, может быть, теперь и устроила бы, обретать не начинало. Виной тому были неловкие пальцы простодушной Пакиты: хватаясь за очередную скорлупку, она обязательно разрушала ее – и скорлупку оставалось только выбросить. Справа от простодушной Пакиты уже высилась гора таких выброшенных скорлупок, по высоте напоминавшая могильный холм над братским захоронением. Слева от простодушной Пакиты – там, где был Кикимото, – лежали только три скорлупки, склеенные вместе чуткими пальцами любимого и явно уцелевшие чудом.
Очередная скорлупка треснула и развалилась. Простодушная Пакита, как всегда в последнее время, потупила глаза.
– Это уже четыре миллиона двести тысяч сто сорок третья, – попрекнул Кикимото. – Любой на твоем месте давно научился бы передавать скорлупки! У тебя не пальцы, а какие-то грабли…
– Ты уже говорил это четыре миллиона двести тысяч сто сорок два раза, любимый, – с обидой выкрикнула простодушная Пакита. – Как умею – так и передаю! Не нравится – передавай сам, а я тогда клеить буду…
– Ты – клеить? – чуть не лишился, но не лишился рассудка Кикимото. – Да начни ты клеить – тут бы и трех готовых скорлупок не лежало! Одни убытки от тебя.
Простодушная Пакита, как всегда в последнее время, обиделась.
– Знаешь, что, любимый, – сказала она, – не надо на меня наговаривать! Все, что я разрушила, я же и возмещу.
– Это ты когда-а-а еще возместишь, – саркастически заметил Кикимото, – а на данный момент ты разрушила четыре миллиона двести тысяч сто сорок три скорлупки – возместила же только пять тысяч сто сорок три.
– Я не в состоянии съедать больше пятидесяти яиц в сутки! – гневно отпарировала простодушная Пакита. – В конце концов, ты – в крайнем случае! – тоже мог бы съедать хотя бы по одному яйцу на завтрак.
– У меня на них аллергия, ты же знаешь! – чуть ли не с кулаками бросился на нее Кикимото.
– Если у тебя на яйца аллергия, то нечего было задумывать величественное сооружение из яичной скорлупы! – отомстила, как всегда в последнее время, простодушная Пакита и добавила: – Ты напоминаешь мне пекаря – у которого аллергия на муку, живописца – у которого аллергия на краски, пожарника – у которого аллергия на воду, и, наконец, сапожника – у которого аллергия на молоток!
– На молоток аллергии ни у кого не бывает, – резко оборвал ее Кикимото.
Простодушная Пакита расхохоталась и со знанием дела ответила:
– Аллергия на все бывает, любимый! Я даже знаю одну молодую да раннюю мать, у которой аллергия на пеленки собственного младенца. Но она не берется строить из пеленок Купол Мира – в отличие от тебя!
– Я тоже не берусь из пеленок строить, – напомнил Кикимото. – Я из яичной скорлупы строю! На которую у меня аллергии нету. У меня аллергия только на собственно яйца.