Давид Гольдер
Шрифт:
— Отнеси мой чемодан в порт. Машин здесь нет?
Мальчик вряд ли понял, что сказал ему старик, но чемодан взял и пошел по направлению к порту.
Дома стояли закрытыми, окна были заколочены досками. Банки, магазины, кафе были заброшены, покинуты прежними владельцами. Впечатанный в камни стен императорский двуглавый орел напоминал открытую рану. Гольдер невольно ускорил шаг.
Он смутно узнавал темные старые тупики и шаткие деревянные домики. Но какая гнетущая тишина… Он резко остановился.
Они почти дошли. В воздухе сильно пахло солью и тиной. Над окном маленькой темной лавки сапожника со скрипом раскачивался железный башмак… Гостиница на углу улицы, где он останавливался, когда-то была излюбленной дешевой меблирашкой матросов и портовых шлюх. Сапожник был кузеном его отца, и Гольдер иногда приходил к нему поесть. Он прекрасно это помнил… Старик сделал над собой усилие, пытаясь представить себе лицо дяди, но вспомнил только голос — пронзительный и ноющий, как у Сойфера.
«Оставайся дома, мальчик… Думаешь, там деньги валяются на земле? Забудь, жизнь повсюду тяжела и жестока».
Гольдер непроизвольно сделал шаг к двери и едва не взялся за ручку, но передумал. Прошло сорок восемь лет! Он пожал плечами и пошел дальше.
«Что было бы, останься я тогда на родине?»
Он беззвучно рассмеялся. Кто знает? Глория вела бы дом, пекла бы по пятницам мацу на гусином жире… Гольдер прошептал: «жизнь…» Как все-таки странно, что на излете лет его занесло сюда, в этот забытый Богом уголок земли…
Порт. Он узнавал здесь каждую деталь, как будто побывал здесь в последний раз накануне, а не тысячу лет назад. Маленькое покосившееся здание таможни, шлюпки, похороненные под черным, с примесью угольной пыли и объедков, песком… На поверхности грязно-зеленой маслянистой воды плавают арбузные корки и мертвые крысы. Гольдер поднялся на борт маленького греческого пароходика, ходившего перед войной из Батума в Константинополь. Прежде он брал в рейс пассажиров — в салоне все еще стоял рояль, но после революции явно возил только грузы и вид имел жалкий и грязный. Гольдер заключил, что хозяин явно не гнушается сомнительных делишек, и подумал: «Счастье, что переход будет недолгим…»
На палубе мужчины в красных фесках — «шурум-бурумщики» — играли в карты, сидя в кружок. Когда Гольдер проходил мимо, они подняли лица. Один привычным жестом покрутил на запястье розовые стеклянные бусы и улыбнулся: «Купи что-нибудь, барин…» Гольдер покачал головой и осторожно отодвинул их кончиком трости. Сколько раз во время своего первого путешествия на корабле, память о котором странным образом не отпускала его, он играл по ночам в карты с такими же вот торговцами… Как давно все это было… Игроки пропустили Гольдера, он спустился в свою каюту и стал смотреть в иллюминатор на море, то и дело непроизвольно вздыхая. Корабль отчаливал. Он присел на жесткую койку: поверх обычной доски был брошен тонкий, набитый сухим шуршащим сеном матрасик. Если погода не испортится, он проведет ночь на палубе. Ветер крепчал, пароход содрогался, подпрыгивая на волнах. Гольдер с ненавистью смотрел на море. Как он устал от этого буйного, вечно куда-то движущегося мира. Земля, проплывающая мимо дверей вагонов, вращающиеся колеса автомобилей, волнение на море, тревожные крики животных, дымы, поднимающиеся в низкое осеннее небо… Он обречен до конца дней видеть перед собой скучный в своей неизменности горизонт… Гольдер прошептал: «Я устал», — и осторожно, как все сердечники, положил ладони на сердце. Он тихонько приподнимал его — как ребенка, как умирающее животное, как износившийся мотор, все еще упрямо стучащий в старой груди, — словно хотел помочь.
Неожиданно корабль качнуло сильнее, и Гольдеру показалось, что его старое сердце стремительно ухнуло вниз и забилось быстрее, даже слишком быстро… В то же мгновение острая боль пронзила левое плечо. Он побледнел, наклонил голову вперед с выражением животного ужаса на лице и надолго замер в ожидании. Гольдеру казалось, что звук его дыхания заполнил всю каюту, перекрыв шум ветра и моря.
Постепенно боль успокоилась, а потом и вовсе ушла. Он произнес вслух, громким голосом, пытаясь улыбнуться:
— Ерунда. Прошло. — Тяжело выдохнул и тихонько повторил: — Прошло…
Гольдер встал. Его шатало. Небо и море заволокла серая вуаль. В каюте стало темно, как ночью. В иллюминатор лился странный зеленоватый свет, обманчивый, зыбкий, ничего не освещающий. Гольдер нащупал пальто и вышел, вытянув перед собой руки, как слепой. При каждом ударе волны о борт пароходик трещал, взлетал на гребне и тут же нырял вниз, как будто хотел утопиться. Гольдер с трудом вскарабкался на палубу по узкой отвесной лестнице.
— Осторожно, товарищ!.. Наверху сильный ветер, — крикнул пробегавший мимо матрос, дохнув ему в лицо водкой. — Палубу качает, товарищ…
— Ничего, мне не впервой, — сухо буркнул Гольдер.
Но до палубы он добрался с трудом. Огромные волны набрасывались на пароход, как голодные псы. В углу, под промокшим брезентом, лежали вповалку, тесно прижавшись друг к другу, «шурум-бурумщики». Завидев Гольдера, один из них поднял голову и выкрикнул несколько слов высоким стонущим голосом. Гольдер знаком показал, что не слышит. Тот повторил — громче, дико вращая горящими глазами. Потом его стошнило, он рухнул на старую овечью шкуру и остался лежать как мертвый среди тюков с мануфактурой и спящих собратьев.
Гольдер миновал живописную группу, сделал несколько шагов по палубе и остановился, согнувшись, как дерево на ветру. Он с наслаждением подставлял лицо буре, ощущая на губах терпкий аромат морской воды, не открывая глаз, вцепившись онемевшими пальцами в ледяной поручень.
Терзаемый морской стихией корабль глухо и надрывно стонал, перекрывая даже свист ветра и шум волн.
«Ну вот, — подумал Гольдер, — только этого мне не хватало…»
Но с палубы не ушел, с каким-то извращенным удовольствием позволяя буре сотрясать свое дряхлое тело. Щеки и губы были мокры от дождя и морской воды, на ресницах и бровях оседала соль.
Неожиданно совсем рядом с ним раздался голос. Человек что-то кричал, но ветер относил слова прочь. Гольдер с трудом разлепил веки: согнувшийся пополам человек обеими руками цеплялся за железный поручень.
Высокая волна перекинулась через борт и распласталась у ног Гольдера. Брызги летели в лицо, рот наполнялся соленой влагой. Он стремительно отступил назад. Незнакомец последовал его примеру. Они начали спускаться, то и дело натыкаясь на стенку. Спутник Гольдера с ужасом прошептал по-русски:
— Ну и погода, Боже, ну и погода…
В темноте Гольдер мог разглядеть только длинное, в пол, пальто, но мгновенно узнал певучий акцент.
— Впервые на корабле? — спросил он на идише.
В ответ раздался нервный смешок.
— Ну да, — веселой скороговоркой ответил незнакомец. — Вы тоже?
— Я тоже. — Гольдер кивнул
Он примостился на стоявшем у стены диванчике. Руки у Гольдера окоченели от холода, он не без труда достал из кармана портсигар, открыл его и^протянул собеседнику.