Давняя история
Шрифт:
Читать после ухода Мухина Вова уже не мог:
«Муха сбежал. Увильнул от свидания. Она ему надоела, это факт. Сказать, намекнуть? А если ничего не говорить, а прямо… Женщины не переносят колебаний».
Когда в дверь постучали, Вова был уже настолько измочален своими мыслями, что проклинал подставившего его Муху.
Не спрашивая, кто пришел, он распахнул дверь и увидел ее, в платке прикрывавшем лицо. На лице была улыбка, та самая улыбка, что особенно изводила Курилова.
— Привет, мальчики!
— Я, собственно, один.
— Один?
— Да, вы заходите, заходите…
Она замялась. Не могла сказать, что пришла к Мухину, и раз нет его, то и ей делать нечего.
— Зайдите, зайдите, — повторял между тем Вова, не контролируемый уже ни чувством и ни разумом, а действующий по какой-то не зависящей ни от чего механической инерции.
— Хорошо. Спасибо. Где же ваши молодые люди? Опять за девушками ухаживают? — спросила она небрежно, выдерживая принятые между ними правила игры, по которым не полагалось называть вещи своими именами.
— Стас в читалке. Он у нас отличник, — попытался и Вова поддержать этот бодрый тон, от которого внутренне находился за миллионы километров.
— А Леша?
— Лешка? Муха, да? Муха — не знаю. Не знаю.
— Не знаешь?
— Честное слово, не знаю. Он, наверно, придет скоро. Он на минуту выскочил.
— Выскочил?
— Ну да… — увидев, что ответ этот прояснил ей положение и она собирается остаться, подождать, суетливо подвинул стул. А у самого в голове металось: «Что я делаю? Она сядет, будет ждать, а я? Мне-то что делать? Использовать обстановку? Как? Не нужно только показывать слабость. Нужно быть тверже». И, сделав усилие, он перешел на «ты». Татьяна говорила «ты» всем троим, но Вова, как и Стас, называл ее на «вы», считал, что таким образом оберегает себя, подчеркивает превосходство над этой вульгарной девицей. Но ей-то этого не понять!
— Садись, садись. Он же знает, что ты зайдешь?
— Я говорила, что, может быть, забегу.
— Вот и отлично. Подожди немного.
Татьяна села и попыталась восстановить нарушенные было правила:
— Придется подождать. У меня к нему дело есть.
«Я знаю, какие у вас дела», — хотелось выпалить Вове, но вместо этого он пробормотал:
— А я тут книжку читаю.
— Интересную?
— Светония.
— Кого?
— Это римский историк. Он описал жизнь двенадцати императоров.
— Как же жили императоры? Получше нас, наверно?
— Нерон убил свою мать.
— Выдумки! Как это можно мать убить?
— Убил.
— Ужас. То-то ты бледный такой сегодня. Начитался страхов. А я думала, не заболел ли.
«Издевается!» — решил Вова озлобленно.
— Я здоров, — сказал он, глядя на Татьяну в упор. Но странно, теперь, когда они остались вдвоем и она сидела рядом, она не вызывала в нем того мучительного желания, которое преследовало Вову в одиночестве. Сидела ока, накинув на плечи снятый с головы платок, подобравшись так, что все ее изводившее Вову тело, спряталось, стало незаметным, а в глазах исчезла «бесстыдная» улыбка, и эта новая, ничем не похожая на ту, что раздевал он ночами в необузданном воображении, Татьяна никак не могла поощрить Вову на решительные действия, да и решимость сама едва тлела, затухая с каждой минутой. Но чем меньше находил он в себе желания, тем больше разгоралось, жгло уязвленное самолюбие. Знал, что едва шагнет она на порог, как вспыхнет все сначала, и никогда не простит он свою слабость, свое поражение. «Слюнтяй, слюнтяй, — твердил Вова про себя. — Сбрось этот идиотский платок, схвати ее, заставь заиграть кровь, будь же ты мужчиной, проклятый трус!»
— Лешка придет не скоро, — выдавил он глухим, рвущимся голосом.
— Не скоро? Почему же ты сразу не сказал?
Он уставился в вырез на ее платье, не потому что не мог оторваться, а чтобы заставить заработать воображение.
— Я хотел, чтобы ты не уходила.
— Зачем? — спросила она искренне, но тут перехватила его взгляд и запнулась, повторив машинально: — Зачем?
Вместо ответа он сделал шаг к ней. Она отодвинулась, но он двигался от двери, и ей пришлось отступить в глубь комнаты. И это придало Вове смелости:
«Если бы она хотела уйти, она бы не отошла к кровати…»
Он действительно не разбирался в том, что происходит, в том, что затеял, и подхлестывал себя лихорадочными выдумками.
— Не уходи, останься, останься…
Ему казалось, что говорит он громко и даже повелительно, а на самом деле шептал и хрипел жалко и заискивающе, исказив некрасивое, отпугивающее лицо.
Она сделала еще шаг назад и уперлась в кровать, глядя на него с удивлением и неприязнью. Но он не замечал ее взгляда. Дрожащей ладонью он провел по стене, пачкая в мел рукав, и щелкнул выключателем.
— Иди ко мне, иди, — продолжал бормотать Вова, хватаясь в темноте взмокшими пальцами за ее платок и плечи, пока сильный толчок едва не сбил его с ног. Вова отлетел от кровати, теряя равновесие, а Татьяна зажгла свет.
— Эх, ты… — сказала она презрительно, — а еще товарищ считаешься! Скажи спасибо, что я Лешке не скажу, а то б он тебя не так…
Вова очнулся…
— Помните, Курилов? — говорил Мазин. — Было больно, но сильнее жгла обида. Хотелось отомстить.
— Вы, однако, большой психолог. Книжек не сочиняете?
Мазин заметил, что позеленевший Курилов смотрит на него снисходительно.
— Боюсь, что мы не понимаем друг друга. По-разному видим вещи.
— Как же видите вы?
— Иначе. Вы изобразили меня опереточным злодеем, вроде шекспировского Яго. А все было не так. Я не желал смерти этой женщины, которая была весьма низкоорганизованной особой, выделявшейся лишь развитыми формами. Не скрою, они привлекали и меня. И, как вам удалось выяснить в результате кропотливейшего исследования, я был отвергнут. Я не стыжусь этого и игнорирую ваши гнусные намеки на мою неполноценность. Да, я был отвергнут, и мне это неприятно, но не настолько, как вам показалось. Собственно, это вообще была почти шутка. Я попытался обнять ее, она выскользнула и убежала, но, как большинство женщин, попыталась записать на свой счет лишнюю победу. Я быстро забыл об этом ничтожном происшествии. И, когда мой друг попал в беду, действительно попытался помочь ему. Да и Татьяне я не желал ничего плохого. Мой друг не любил ее. Но все могло кончиться в самом лучшем виде. Эти люди могли освободиться друг от друга и преспокойно жить по сей день, пройдя через небольшое, хотя и болезненное хирургическое вмешательство. Увы, победил не разум, а черные страсти, которые вы совершенно напрасно стараетесь приписать мне. Их, наверно, испытывал убийца…
— Значит, вы ничего не пережили, когда план ваш обернулся трагедией?
— Мы говорим на разных языках. Вернее, находимся на разных уровнях понимания природы вещей. Вы воспринимаете мир как садик, где заботливый садовник день и ночь копается с совком и лейкой, и каждый побег дает плоды, а я вижу лес, где из десяти деревьев вырастает одно потому, что природа везде, начиная от ничтожных земноводных или элементарных пескарей, так же щедра, как и беспощадна. Она выбрасывает миллионы икринок, но оставляет сто мальков, сто мальков, чтобы отобрать из них одну рыбку. Это неизбежно. Природа наполняет мир низкоорганизованными существами не для того, чтобы сострадать по каждому из них. Эта женщина погибла случайно. Я не убивал ее и не хотел ее смерти, так почему же я должен казнить себя за происшедшее.