Давший клятву
Шрифт:
– Девочка совершила длинное путешествие, – продолжила Шаллан, вновь устремив взгляд на сцену. – За нею не охотились хищники, и бури ее не настигали. Единственный, кто ее сопровождал, был приятный ветер – он играл с ее шарфом, – и видела она лишь кремлецов, которые щелкали клешнями ей вслед.
И вот наконец девочка в красном шарфе дошла до самой стены. Та оказалась действительно огромной, тянулась в обе стороны, на сколько хватало взгляда. А высота! Стена вздымалась почти до Чертогов Спокойствия!
Шаллан встала и поднялась на сцену, оказавшись в другом
«Я эту сцену не прорисовывала. По крайней мере… не в недавнем прошлом».
Шаллан так рисовала только в детстве, в подробностях излив на бумагу всю свою фантазию.
– Что произошло? – спросил Узор. – Шаллан? Я должен знать, что произошло. Она повернула назад?
– Разумеется, нет. Она вскарабкалась на стену. Там были выступы – вроде этих шипов или сгорбленных, уродливых статуй. Девочка забиралась на самые высокие деревья с ранних лет. Она могла такое сделать.
Девочка начала восхождение. Разве ее волосы до этого были белыми? Шаллан нахмурилась.
Она сделала так, чтобы основание стены «утопало» в сцене, и, хотя девочка поднималась все выше, ее фигура все время оставалась вровень с грудью Шаллан и зависшим Узором.
– Подъем занял несколько дней, – продолжила Шаллан, подняв руку к голове. – Ночью девочка, которая смотрела вверх, сооружала гамак из своего шарфа и в нем спала. Однажды она разглядела свою деревню и заметила, какой маленькой та выглядит с высоты.
Приблизившись к вершине, девочка наконец испугалась того, что обнаружит по другую сторону. К сожалению, страх не остановил ее. Она была юна, и вопросы беспокоили ее больше, чем страх. И потому вышло так, что она добралась до самого верха и встала там, чтобы увидеть другую сторону. Скрытую сторону…
Шаллан поперхнулась. Она вспомнила, как сидела на краю кресла, слушая эту историю. Тогда, в детстве, подобные театральные представления были самыми яркими моментами ее жизни.
Слишком много воспоминаний об отце и матери, которая любила рассказывать ей истории. Она попыталась прогнать эти воспоминания, но они не желали уходить.
Шаллан повернулась. Ее буресвет… она использовала почти все, что вытащила из сумки. Сиденья заняла толпа темных фигур. Безглазые, просто тени – люди из ее воспоминаний. Силуэты ее отца, ее матери, ее братьев и дюжины других. Она не могла их создать, потому не изобразила как следует: не рисовала их с той поры, как потеряла свою коллекцию…
Перед Шаллан на вершине стены триумфально стояла девочка, ее шарф и белые волосы развевались на внезапном ветру. Рядом с Шаллан жужжал Узор.
– …и на другой стороне стены, – прошептала Шаллан, – девочка увидела ступеньки.
Заднюю сторону стены покрывали огромные пересекающиеся лестницы, которые вели к земле далеко внизу.
– Что… что это значит? – спросил спрен.
– Девочка смотрела на эти лестницы, – прошептала Шаллан, вспоминая, – и внезапно ужасные статуи и шипы, по которым она
Иллюзия вокруг нее начала разрушаться. Удерживать такое было слишком сложно, и Шаллан почувствовала напряжение, мучительную усталость, в голове начала пульсировать боль. Она позволила стене упасть и втянула буресвет обратно. Картинка стал распадаться, последней исчезла девочка. За спиной Шаллан зрители-тени на скамейках испарялись. Буресвет струился к ней, разжигая бурю внутри.
– Этим все закончилось? – уточнил Узор.
– Нет, – сказала Шаллан, и из ее рта вырвалось облачко буресвета. – Девочка спустилась, увидела безупречное общество, озаренное буресветом. Украла немного и принесла домой. За ней в наказание были посланы бури, разрушившие стену.
– Ага… – сказал Узор, по-прежнему зависая рядом с нею над сценой. – Выходит, так начались первые бури?
– Разумеется, нет, – устало ответила Шаллан. – Узор, это обман. История. Она ничего не значит.
– Тогда почему ты плачешь?
Она вытерла глаза и отвернулась от пустой сцены. Ей нужно возвращаться на рынки.
Последние зрители-призраки испарялись, освобождая сиденья. Все, кроме одной фигуры, которая встала и направилась к задней двери театра. Шаллан оторопела, а потом ее настигло внезапное понимание.
Это не из ее иллюзии.
Девушка спрыгнула со сцены – приземлилась с грохотом, в развевающемся плаще Вуали – и бросилась вслед за незнакомцем. Она втянула остаток буресвета, гулкую, яростную бурю. В зале снаружи она резко повернула и заскользила по полу, радуясь крепким ботинкам и простым брюкам.
Что-то темное двигалось по коридору. Шаллан бросилась вдогонку, сжав зубы, позволив буресвету просачиваться сквозь кожу, озаряя все вокруг. На бегу она вытащила из кармана шнурок и собрала волосы в хвост, сделавшись Сияющей. Сияющая должна знать, что делать, если она настигнет этого человека.
«Может ли человек до такой степени походить на тень?»
– Узор! – призвала она, выставив вперед правую руку, в которой тут же появился осколочный клинок. Облачко света вырвалось у нее изо рта, в еще большей степени превращая ее в Сияющую. За ней струились светящиеся хвосты, и Шаллан казалось, будто кто-то бежит следом. Завернув в маленькую круглую комнату, она резко остановилась.
Дюжина версий Шаллан с ее недавних рисунков отделилась от нее и бросились в разные стороны. Шаллан в платье, Вуаль в плаще. Малышка Шаллан, подросток Шаллан. Шаллан-солдат, счастливая жена, мать. Полные, худые, в шрамах. Светящиеся от восторга. В крови, измученные болью. Они исчезали, отбегая от нее, одна за другой проваливаясь в облако буресвета, которое кружилось и вертелось, прежде чем пропасть.
Сияющая подняла осколочный клинок в позиции, которой ее научил Адолин, и пот струился по ее лицу. В комнате было бы темно, если бы свет не струился от ее кожи, не просачивался через одежду и не распространялся вокруг нее.