Дай лапу, дружище!
Шрифт:
— Забрали бы.
— Все недосуг, да и кто отдаст? Скажет, что его собака, и баста.
— Но она вас сразу узнает! — удивился я.
— Может, уже и забыла, — беспечно махнул рукой Закатихин. — Да я и не знаю, у кого она. А может, и наврали. Каждому на слово верить нельзя.
Хотя он и опечалился, рассказывая о Трезоре, отыскать его, судя по всему, ему и в голову не приходило.
Росту он невысокого, лицо обветренное, нос бугристый и с розовым оттенком, из чего я и заключил, что мой гость любитель выпить, волосы редкие и светлые. На вид ему было лет сорок пять. Когда-то Закатихин прилично бегал, даже был чемпионом области. Слова он произносил не очень внятно, как он сам говорил, из алфавита не выговаривает добрую половину букв. Правда, когда привыкнешь к нему, то скоро не замечаешь, что вместо слова «женщина» он говорит «зенсина», а вместо «самочувствие» — «сюствие».
Я предложил ему пообедать, он не стал отказываться,
— Засем веси? — сказал Владимир Анатольевич. — Приводи ко мне. Позивет у меня.
Я готов был расцеловать его. Даже когда я вез Вардена сюда, меня грызли сомнения: что я буду делать, когда придется возвращаться в Ленинград? А если вызовут в Москву или еще куда? Черный терьер не пудель или болонка, его не отдашь на время соседу. А Закатихин без всяких предисловий в один миг разрешил мою самую сложную проблему с Варденом.
— У меня тут кое-что из продуктов осталось, — обрадовался я. — Я принесу.
— Вот есе, — отмахнулся Закатихин. — Баловать его… Будет есть, сто и я. У нас тут не город Ленинград, пусть привыкает…
Варден лежал на полу, заняв сразу полкухни, и прислушивался к нашему разговору. Как я уже говорил, он при этом наклонял голову набок, оттопыривал ухо, и вид у него был очень уж уморительный. Такое впечатление, что он участвует в общем разговоре, только в основном помалкивает.
— Собака она и есть собака, — разглагольствовал Владимир Анатольевич. — Ее дело охранять территорию и увазать хозяина. А на базе зимой один, оно, конесно, зуликов-воров вроде не видно, но хозяйство у меня больсое и сторос нузен. Мало ли цево бывает…
И он рассказал, как в Опухликах воры сорвали замок и очистили кладовую с постельным бельем.
— И пришлось выпласивать из собственной зарплаты директору, — заключил он. — А кому это охота — из собственной зарплаты? Была бы собака — побоялись…
Уезжать мне пришлось буквально через неделю после памятного разговора с Закатихиным. На поводке я привел Вардена на турбазу. Находилась она в сосновом бору на берегу озера. Два больших деревянных корпуса и десятка полтора фанерных домиков. Очень живописное место. Перед корпусами разбиты клумбы с розами и тюльпанами, домики стоят прямо в лесу, дорожки усыпаны сухими иголками, над головой стучит дятел. Турбаза на холме, толстые сосны спускаются к озеру. Тут же песчаный пляж, место для купания огорожено, у самой воды большая современная баня с холлом для отдыха, немного в стороне прямо в камышах стоят два гаража для прогулочных катеров. На причале разноцветные лодки. Надо сказать, что хозяйство у Владимира Анатольевича большое и требует внимания. Всей турбазой управляли он сам, помощник, кудрявый Саша, и уборщица Лена. Отдыхающие с льнокомбината приезжали на субботу и воскресенье. Были и такие, кто из года в год проводил здесь с семьей свой отпуск. Столовой тут не было, ее еще не достроили, но приготовить еду можно было на газовых плитах в общественных кухнях. Напротив старого корпуса строился еще один, зимний. Я не понимаю этой тяги всех хозяйственников расширяться и расширяться до бесконечности. Маленькая красивая турбаза постепенно превращается в большое хозяйство. Сосны вырубаются — надо же дома куда-то ставить? — людей начинает приезжать все больше, и постепенно уютный уголок цельной природы на берегу озера превращается в цыганский табор, где шумно и беспокойно. На озере десятки лодок, трещит мотор, на берегу толпятся люди, меж деревьев натянуты веревки с бельем, чадят летние кухни…
И уже нет той былой прелести, когда в лесу стояли с десяток домиков, а на озере рыбачили один-два рыбака. Понятно, льнокомбинат — большое предприятие, и всем хочется отдохнуть на природе, но можно и не расширяться, а построить где-нибудь еще одну турбазу?…
— А как же отдыхающие? — с сомнением спросил я. — Варден ведь такой, может и цапнуть.
— Я его привяжу на цепь, — сказал Закатихин. — Вон там, у моего сарая, где поросята и индюки.
Я был уверен, что Варден еще не успел ко мне привыкнуть, однако когда я, попрощавшись за руку с Владимиром Анатольевичем, собрался уходить, он, натянув цепь, было двинулся за мной. Я даже услышал жалобный вой, пожалуй в первый раз. Варден был мужественной собакой и никогда не унижался до примитивного скулежа. Не успел я отойти от турбазы, как он догнал меня, волоча за собой цепь. Сзади бежал озадаченный Закатихин с доской от сарая в руке.
— Погляди! — восхищенно показал он мне ее. — Вырвал из стены, стервец! Ну и силища!
Мы снова отвели Вардена к сараю. На этот раз Закатихин прибил цепь костылем к стокилограммовой шпале, уж ее-то пес не сдвинет с места.
— Ай здоров! — удивлялся он. — С таким парнем сам черт не страшен! Это надо же балку вырвать!
— Тебя не укусил бы, — сказал я.
— На-а, зри! — сунул Закатихин в пасть Вардену руку. — Я собак не боюсь.
Варден отвернулся от меня и лег на землю.
Уехал я в Ленинград с тревогой в душе. Отсутствовал две недели. За это время успел соскучиться по Вардену, да и мучили предчувствия: не натворил ли он там чего-нибудь? Все-таки на турбазе будут люди, пес необыкновенный, каждому захочется пообщаться с ним, а как он поведет себя?… Да и дети приезжают с родителями. Когда Варден на цепи, он агрессивен, может ребенка напугать.
Варден встретил меня радостно, прыгал, как щенок, на грудь, тыкался мордой в руки, будто ждал угощения, повизгивал, что ему вроде бы было несвойственно. По крайней мере раньше столь бурных чувств ко мне он не проявлял. Я заметил, что глаза его загноились, значит много сладкого съел. Угощали. Потому и ко мне тычется мордой в руку, привык к подачкам. Рядом с сараем стояла большая, под стать Вардену, собачья будка. В ней положен серый войлок. Сразу было видно, что Закатихин хозяйственный мужик. В отличие от коренных жителей, он разводил нутрий, пчел, индюков. За сараем был разбит порядочный огород, там произрастали огурцы, помидоры, садовая земляника. Были парники под полиэтиленовой пленкой. И везде чувствовалась заботливая рука радивого хозяина.
Вот и замечательную будку построил для Вардена, который был привязан не на цепь, а на нейлоновый ремень. В двух местах он был порван и связан узлом. Я знал, что, когда Варден возбужден, он бросается на незнакомца, не обращая внимания на привязь. Обычно если она длинная, то не выдерживает его веса и обрывается. А если привязь выдержит, то не выдерживает скоба или вылетает из гнезда балка, доска. Причем Вардена совершенно не беспокоит сильнейший рывок за шею.
Владимир Анатольевич рассказал, что неприятности поначалу были. Подвыпившие отдыхающие во что бы то ни стало желали познакомиться с невиданным доселе псом. Их предупреждали, что это опасно, но некоторые пренебрегали советом и получали по заслугам. Так что жаловаться было не на кого, разве только на самих себя. Варден оказался отличным сторожем и никого не подпускал к огороду, на котором уже стала поспевать земляника. А желающих ее отведать было много. Тут были сильные ливни, ну он и решил сделать для Вардена будку…
В первый год каждый раз, приезжая в Холмы, я забирал Вардена к себе, таким образом он постепенно привык жить на два дома. И оба добросовестно охранял, но, как я заметил, хозяином признавал лишь меня одного. Закатихин как-то не завоевал его доверия и виноват был в этом сам. Он не смог в себе побороть общепринятого отношения к собаке. Замахивался на Вардена, бил по морде, кричал, — Владимир Анатольевич по натуре был человеком горячим, вспыльчивым и, надо признать, грубым, а Варден этого не любил. Ругань он просто не воспринимал, а когда Закатихин замахивался, он бросался на него, якобы приглашая поиграть. Ему и в голову не приходило, что его кто-то может всерьез ударить. И потом, служба у Владимира Анатольевича была такая, что тому нет-нет и приходилось принять приглашение многочисленных друзей-приятелей, приезжающих на турбазу. А под мухой он становился чересчур говорливым и речь его понять было трудно. По крайней мере Варден его не понимал, а Закатихину именно в такие моменты хотелось продемонстрировать всем свою власть над черным терьером. Он заставлял его выполнять команды, кричал, колотил по хребтине поводком. Варден терпел-терпел, да однажды обозлился и чувствительно хватил директора турбазы за руку. Надо отдать должное Владимиру Анатольевичу, он нашел мужество признать свою вину в этом неприятном инциденте и на Вардена не рассердился. Да и вообще он был незлопамятным.
Была и такая история: на турбазу приехал на своей машине какой-то инженер отдохнуть на субботу и воскресенье. Он еще не слышал про Вардена, а черных терьеров вообще не видел. Поставив машину неподалеку от сарая, он вышел из нее, размялся и только тут обратил внимание на будку и… черную болонку, как он утверждал впоследствии. Дело в том, что Варден почти весь находился в конуре, наружу высовывалась лишь курчавая голова, на которой и глаз-то не видно. Он сладко дремал на солнышке.
— Надо же, Закатихин завел болонку, — приговаривал инженер, беззаботно подходя к будке. Он как-то не оценил размеры болонки и будки. Подойдя вплотную, уже было нагнулся, чтобы потрепать мнимую болонку, как Варден проснулся, зарычал и стал проворно вылезать из будки. И когда вместо безобидной комнатной собачонки — а его голову и впрямь можно было принять за свернувшуюся в клубок болонку — оттуда, как железнодорожный состав из туннеля, вылез весь Варден, инженер побелел, в ужасе попятился, упал на спину, тут же вскочил и с воплем бросился к своей машине. Никому больше не сказав ни слова, он тотчас уехал с турбазы. И уже позже как-то позвонил Закатихину и стал выяснять, что это у него за чудовище появилось?