Дай лапу

Морозный ночной воздух, подсвечиваемый робким светом одиноких окон, казался подкрашенным, лилово-пестрым.

Припав на правый бок, загребая левой передней и помогая ослабевшей задней, он полз, вспарывая мордой снег, подтапливая его жарким усталым дыханием. Старался не производить шума, чтобы не привлекать внимания, опасаясь снова встретиться с человеком. Но когда в грудь ему, в лапу или живот вонзалась упруго распрямлявшаяся

ветка или царапала увязшая в снегу консервная банка, или камень, корень, или завалившийся заборный кол — боль, пронзив, опаляла, раны стискивало, сжимало, и он, ознобно передернув кожей, жалобно, по-щенячьи взнывал и на какое-то время замирал, ожидая, пока не отпустит.

Возле дома, с тротуара наискосок, прополз по рыхлому чистому снегу, завернул за угол и дотащился до подъезда. Поскулил, поскребся и, обессиленный, затих у порога, ткнувшись мордой в дверную щель, откуда теплой струйкой тек спасительный запах жилья.

— Ой, Вов, Вов, тут собака ползет! Иди скорее, она вся в крови!

Девушка в шубке и сбившейся вбок шапочке, с пухлыми губками, откинувшись и придерживая собою входную дверь, стояла, не шевелясь, оторопелая, глядя, как пес, постанывая, переваливает через порог. Вова, ухажер ее, спустился, прыгая через три ступеньки, и, увидев происходящее, тоже запнулся и отступил.

— Что с ним, Вов?

— Не видишь? Шарахнул кто-то.

— А куда он?

— Домой. Он здесь живет, на втором этаже.

— Ужас, — сказала девушка в шубке. — Может быть, его проводить?

— Сам найдет. Он умный.

— А вдруг ему никто не откроет?

— Обождем, — сказал парень. — Слышно будет.

Пес знал теперь, что доползет. Всего два марша осталось.

Позвонить, как обыкновенно делал, поднявшись на задние лапы, он попробовал и не смог. Дважды просяще гавкнул и тут же услышал, как в квартире знакомо заворчала Ирина Сергеевна.

— Явился, гуляка.

Отворив дверь, она вскрикнула, всплеснула руками и грузно осела на галошницу. Из глаз ее брызнули слезы.

— Глеб!

Глеб Матвеевич вышел в коридор и, увидев раненую собаку, качнулся и тихо выругался. Механически поднял и повесил упавшую с вешалки шубу.

— Где Денис?

— У себя.

— В Интернете сидит?

— Где же еще?

Ирина Сергеевна опустилась на корточки возле собаки, хотела было погладить, но, боясь причинить боль, отдернула руку.

— Господи, — простонала она. — Бурик, родненький! Кто тебя так? Чем помочь тебе, бедный ты мой. Лапа? Где? Что случилось с тобой?

От слабости у него падали веки. Он выдохся. У него не было сил ни на что — ни на жалобы, ни на просьбы. В тусклых, блеклых глазах его можно было прочесть только боль, усталость и безнадежность.

Ударив на распахе створкой, Глеб Матвеевич с треском отворил дверь шкафа в прихожей и выдернул старое поблекшее байковое одеяло.

— Возьми себя в руки, Ирина, — жестко сказал. — Садись на телефон, звони.

— Куда?

— В ветцентр. Вызывай скорую помощь.

Из своей комнаты выбежал в коридор Денис.

— Что? Что случилось?

Увидев мать, неловко сидящую на корточках, кровь на полу, раненого Бурбона, замер и побледнел.

— Скоты, — прошептал он, — ох скоты.

— Помоги, — сказал Глеб Матвеевич. — Держи.

Они вдвоем расстелили на полу одеяло и осторожно перекатили на него скулящего пса. Взявшись попарно за четыре угла, отнесли в ванную.

— Я знаю кто его, па. Знаю.

— Аккуратнее. Вот так… опускай.

Под струей теплой воды Глеб Матвеевич осторожно промыл псу раны. Они были глубокие, полостные. Он обнаружил три — под правой лопаткой, на животе и в паху, ближе к левому бедру.

Пес дергался и постанывал.

— Перевяжем и отвезем.

— В больницу?

— Да. И как можно скорее.

Кровоточащие раны Глеб Матвеевич прижег перекисью, наложил тампоны и туго забинтовал. Вдвоем с сыном, как в люльке, они вынесли пса в коридор.

Ирина Сергеевна механически, безнадежно накручивала диск.

— Как у тебя?

— То занято, то не отвечают.

— Пап, — сказал Денис, — а Виктору твоему нельзя позвонить?

— Придется.

Глеб Матвеевич достал из внутреннего кармана трубку мобильного телефона.

— Привет… Да, я, извини… Что? Нет. Собаку нашу кто-то искалечил… Нет, не в драке, явно двуногий… По-моему, ножевые, под грудью, в паху, на лапах… Сам?… Может умереть. Вполне… Всё равно, о чем ты, разве у нас есть выбор?… Так… Так… Записываю… Лукьян Лукич… Налепа. Это фамилия врача?… Хорошо. Я понял… Там только сторож?… Егор — как?… Христофорович… Понял… Спасибо тебе. Сейчас привезем.

— Па, я с тобой.

— И я.

— Прогрей машину.

Надев шубу и сняв ключи, Ирина Сергеевна, пошатываясь, вышла из квартиры.

Глеб Матвеевич быстро переоделся — энергичный, собранный. Вдвоем с сыном они подняли одеяло с Бурбоном и понесли к лифту.

Водительское место Ирина Сергеевна уступила мужу. Тоненько подвывающего спеленатого Бурбона положили на заднее сиденье, с ним сел мрачный, рассерженный Денис.

Торопясь, поехали, не прогрев как следует двигатель на подсосе.

На скользких участках машина часто шла юзом.

— Я тебя умоляю, Глеб, — шептала в страхе Ирина Сергеевна, когда Глеб Матвеевич, выравнивая машину, резко выкручивал руль.

В ватнике и светлых валенках с галошами, Егор Христофорович, пожилой ночной охранник ветеринарной лечебницы, отаптываясь, ждал их у распахнутых ворот.

— Здравствуйте, — сказал Глеб Матвеевич.

Он вышел из машины и с той стороны, где лежала собака, открыл заднюю дверь.

— Ишь как вы его, — покачал головой Егор Христофорович. — Замотали-то.

— А что?

— Не задохнется?

— Осторожнее, дед, — предупредил Денис. — Может цапнуть.

— Меня не посмеет, — сказал Егор Христофорович. — Правда, сынок?