Дай мне любить тебя
Шрифт:
— Илья, я не знаю, что она наговорила…
Последние клеммы срывает.
— Это был наш ребенок! — кричу, потому что больно в себе это держать. Потому что второй день слева в груди агонией все сжирает.
— Ты понимаешь, что сделала?! Ты ей жизнь сломала, ты мне бл*ть жизнь сломала!
Пятится от меня. Понимает все, знает. Вижу по глазам ее лживым, что и про ребенка знала, но даже не подумала остановиться. Кто она вообще такая?! Разве может быть такое, чтобы родная мать сущим монстром была?!
— Я хотела как лучше! Я твоя мать! И я всю свою жизнь положила на то, чтобы у тебя все было в порядке! И я не собиралась сидеть сложа руки и смотреть на то, как нищая церковная мышь испортила твое будущее!
Я смотрел на нее и чувствовал себя самым конченым существом. Ведь ненавидеть собственную мать могут только такие, верно? Мать — это что-то святое, что-то, что навсегда. А я был в шаге от того, чтобы плюнуть ей в лицо.
У нее истерика. Слезы текут по лицу, смывая косметику. А мне плевать. Кроме ярости ничего не осталось.
— Она сама виновата во всем! Я просила ее, я ее предупреждала, но она послала меня! Ты бы слышал, как она нагло со мной говорила…
— ЗАТКНИСЬ!
В груди поднимался рев. Меня трясет. Я видел испуг в их лицах, Маша жалась к стене, мать стояла на месте, но в глубине ее бессовестных глаз уже плескался ужас.
Схватил первое, что попалось под руку — это была ее любима ваза, саданул ее в стену, разбивая как собственную душу на мелкие корявые осколки.
— Ты убила моего ребенка! Ты убила своего внука, тварь! И как у тебя совести хватило все эти годы ходить со мной бок о бок и врать мне в глаза?! — я чувствую снова этот гребаный ком поперек горла. Он огромным булыжником застревает там. Мне хочется рыдать. Кричать, биться в истерике как самому конченному слабаку.
— У тебя вообще сердце есть, а?! Ты ходила тут, строила из себя великую заступницу, вы мне мозг сжирали тем, что детей пора иметь! — киваю на Машу. Она молчит, прижимая к груди руки. Глотает безмолвные слезы.
— Ты не имеешь право на внуков! Ты потеряла свое право на сына!
— Не говори так, я не знала, что она беременна была! Сын…
Сделал резкий выпад в ее сторону. Хотел, чтобы ни одного слова не пропустила.
— У тебя больше нет сына. Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. И если бы ты не была моей матерью, я бы въ*бал тебе сейчас с большим удовольствием. Ты мразь и заслужила сдохнуть в одиночестве. Что с тобой и будет!
Она начинает хвататься за сердце, оседать аккурат на стул. Чертова театральщина. Меня от нее тошнит.
— Мне плохо, Илья…
— Иди на х*й, актриса гребаная. Я не верю ни одному твоему слову.
Она хватает ртом воздух, Маша подбегает к ней со стаканом воды.
Мне больше незачем здесь быть. Сам воздух в этом доме пропитан тошнотворным запахом лжи.
Хватаю ключи со столешницы.
— Илья! — крик Маши останавливает меня.
— Ты поверил ей, но не поверил собственной матери! — в ее глазах укор, но меня и это ничуть не трогает.
Выскочил во двор. Пикнул сигналкой, когда был у машины.
— Ты к ней?! — возмущенный крик за спиной.
Прикрыл глаза, чувствуя как снова гул нарастает в венах.
— Короче так, дом остается тебе, все что имеем — пополам, все по закону. Клуб — мой, прости, но я его не отдам.
В ее глазах блестят слезы. Она зябко обнимает себя за плечи.
— Нет, Илья. Не уходи, слышишь! Не уходи — срывается на мольбу, плачет.
Я тянусь к дверце машины, но Маша мне в спину вцепляется, будто краб клешнями.
— Не бросай меня, — сползает по ногам на пол. — Пожалуйста, прошу тебя, не бросай. Я ведь не смогу, я ведь сдохну без тебя.
Хватаю ее за предплечья, поднимаю. Стараюсь не думать, потому что это все п*зд*ц как херово.
— Маша, хватит, слышишь?
Она еще больше заходится в плаче.
— Хватит, Маша. Открой глаза. Мы не любим друг друга, я никогда не полюблю тебя, слышишь?
Это больно, но она должна знать правду. Хватит лжи.
— Но я люблю, Илья! Люблю!
— Маш, — опускаюсь рядом с ней, лицо ее ладонями обхватываю. — Маш, прости меня, но так лучше. Прости, что раньше не сделал этого, прости что вообще позволил случится этому браку. Ты прекрасная, умная, добрая, но тебе другой нужен, Маш, не я. Я только разрушать могу, понимаешь? Я сам-то не знаю, как жить, и твою жизнь вконец испорчу.
— Нет, нет — мотает головой, что-то сказать пытается. А мне не нужны ее слова. Прижимаю ее к себе, обнимаю крепко. Я чертов труп. Сдохший и продолжающий ходить по этой земле. Слезы ее льются. Дрожь ее сквозь себя пропускаю, но теперь понимаю точно — так будет лучше. И прежде всего для нее.
— Все хорошо будет, просто нужно разорвать все, нужно начать заново, понимаешь? У тебя все будет: и семья, и дети, и муж любящий, ты только отпусти меня и себя отпусти, слышишь? А когда откроешь широко глаза, увидишь, как прекрасен этот мир, и что все двери для тебя открыты, Маш. Ты любима должна быть, тебя боготворить должны. Ты прекрасная девочка… но ты не моя…
Она плачет. Но я знаю, что не сейчас, потом, спасибо скажет. Когда боль стихнет, когда откроются глаза, она поймет, что так было лучше.
Поднимаюсь на ноги — внутри дикая пустота и слабость. В грудь будто кол вонзили. В машину сажусь и глаза закрываю, опуская голову на руль.
Я м*дак, ничуть не лучше своей мамаши. И сейчас я впервые делаю все правильно. Хватит лжи и притворства. Хватит ошибок и забивания дыр чужими, ненужными чувствами. Пора стать открытым, пора разочароваться во всем, чтобы начать что-то новое и правильное.
— Ну и как тебе, понравилось, да? — голос был хриплым, сорванным. В то время как внутри все вибрировало, дрожало от адреналина, гуляющего по крови. Он закрыл лицо, свернувшись на грязном полу в клубок. Такой жалкий кусок никчемности, трясущийся от страха. Не хочет ведь сдыхать, цепляется, бл*ть, за свою гребаную жизнь.
— Не надо, Илья, — рыдает как сучка последняя. Ручонками своими закрывается от меня.
— Не надо? — присел рядом, сжимая в руках биту. — Не надо? — наклонился к нему, едва ли не на распев протягивая. — Так она тоже говорила «не надо», падаль ты больная. Она тоже жить хотела, она замуж за меня хотела, а ты сука что сделал?