Дай мне любить тебя
Шрифт:
Я подхожу к нему ближе. Усаживаюсь рядом на асфальт. В глаза его потерянные смотрю.
— Потому что твоя мать угрожала мне. Потому что Марго была беременна от тебя, и у нее, в отличие от меня, ребенок был жив… Потому что я была разбита и сломлена, Илья… и я была в таком состоянии, что поверила этому видео. На нем ведь, действительно, были ты и она.
Он мечет в меня колким взглядом.
— Я не трахался с ней, Вика! Тогда она, правда, оказалась в клубе. Я был пьяным, но я помню все! Я не знаю, что именно на том видео, я не помню уже всего, это было семь лет назад, — он поворачивается ко мне лицом, и сейчас в его глазах плещется океан из боли и гнева.
— Но я бы и пальцем ее не тронул.
Я киваю. Мне хочется успокоить его. Удивительно и парадоксально. Мне все еще не плевать на Илью, и до сих пор его боль — моя боль.
— Справка была поддельная, Марго сделала это специально. Когда я узнала, что ты не с ней, я все поняла. Не знаю, как она оказалась в том клубе, может быть благодаря Птахе?
Илья кривится.
— Нет. Он бы не стал ей помогать. Не Птаха…
Когда он говорит о друге, таким уязвимым становится.
— Мне так жаль… Птаха погиб героем, я знаю, как было больно тебе, — тянусь к нему ладонью и осторожно касаюсь плеча. Он поднимает на меня глаза. В них слезы. И это так страшно, когда такой сильный и непробиваемый, как Верх, сидит и смотрит на тебя затравленным взглядом.
— Ты была с ним, — произносит вдруг, смахивая со злостью влагу с лица. — Там, у дома Заура. Как ты общалась с ним, если он…сделал это с тобой?
— Я не знала. Пока ты не начал кричать и не сказал, что это он был на том видео. Твоя мать сказала, что видео есть, и она покажет его тебе… но я не видела. И я сразу после выписки из больницы уехала с отцом в Москву. Твоя мать дала денег. Я не хотела их брать, но мне было так плохо. Я просто бежала…
Его трясет. Сидит на траве, смотрит куда-то перед собой, руки на коленях. Верховский никогда не умел держать эмоции в себе, и сейчас у него не получается. Вижу, как его кулаки то сжимаются, то разжимаются и уже жалею, что рассказала обо всем. Как бы бед не натворил.
— Он что-то сделал тебе? — цедит сквозь зубы. Голос сиплый, надломленный.
Я не понимаю, о чем он.
— Кто?
— Этот у*бан. Когда ты уехала с ним из дома Заура. Он сделал что-то?
Покачала головой.
— Нет. Это я влепила ему пощечину. Он хотел мне признаться. Приехал тогда за мной, видимо, поговорить хотел…
Верх вдруг вскакивает с земли.
— Сука. Я из него кишки выпотрошу! — Илья тянется к телефону.
Я следую за ним. Понимаю, что он собирается сделать, и страшно становится.
— Илья… — касаюсь его руки. Он замирает, опуская на меня затуманенный яростью взгляд.
— Не надо. Это в прошлом все. Не надо…
Стискивает зубы, кривится. А потом резко притягивает к себе.
И мы молчим. Просто стоим, обнимая друг друга. Две темные фигуры на обочине ночной дороги. Две израненные, сломленные души. Два некогда родных, но теперь таких разных и чужих человека.
Я запах его вдыхаю, ощущаю силу его тела и запоминаю это все. Потому что больше он ничего от меня не узнает. И держать его рядом было бы с моей стороны издевательством. У нас нет будущего, и я не имею права давать ему хоть какую-то надежду на него.
— Я просто не верю, что она это сделала… — рычит Илья, до белых пятен в фалангах впиваясь в мое тело. Он обхватывает мою голову, прижимая к себе. Словно боится, что в любой момент я вырвусь и убегу. И правильно боится. Я ведь так и сделаю.
— Я верю тебе, Вика, но бл*ть, как можно быть такой сукой? Она же моя мать… она моя родная мать!
Я ничего не отвечаю. Просто дышу им. А он еще больше заводится, злится. Будто только сейчас до него доходит смысл всего сказанного мной.
— И почему Никита? Почему она сделала это его руками?!
— Потому что в трах с любым другим ты не поверил бы… а Ник…
Он отстраняется. За скулы меня хватает, всматривается отчаянно в мои глаза. Ей богу, он, словно маленький мальчик, все еще ждет, что я успокою его и скажу, будто все неправда?
— Прости меня… — хриплое, голос дрожит. Мое сердце замирает при виде него такого… Израненного, униженного.
— Малая, прости, что не сберег. Вас не сберег. И тебя и ребенка…, - по лицу моему ладонями водит, а я глаз от него оторвать не могу. И дышать боюсь, потому что знаю, сейчас больно будет.
— Это я виноват. Во всем виноват только я. Я же чувствоаал… но поверил всей этой х*йне…
Зажмуривается, лбом в мой упирается. Разве может быть что-то больней, чем понимание своей вины? Разве может быть что-то хуже для такого, как Верх, чем ощущение собственного бессилия? Чем понимание того, что мог все изменить, но упустил сквозь пальцы. И не исправить ведь ничего уже. Не изменить.
Он бросил мою машину прямо на трассе. Сказал, что его помощник заберет ее и поставит на парковку отеля. Верховский отказался отпускать меня, наотрез отказался. Да и надо было быть дурой, чтобы надеяться на его благоразумность.
Всю дорогу он не выпускает моей руки. Стискивает мои пальцы, порой так сильно, что я вздрагиваю. Тогда он бросает на меня виноватый взгляд и подносит руку к губам.
Я знаю, он сломлен. Он разбит, и только что я разрушила всю его жизнь. Я отобрала все, во что он верил. Ведь было намного проще жить, считая меня сукой.
Не знаю, правильно ли я сделала, рассказав ему обо всем. Ничего ведь не изменится, уже поздно. Я завтра улечу, а он останется здесь. Останется мужем Маши. А пока мы наедине, пока мы оба слишком разбиты, чтобы начать снова кусать друг друга до боли, я не свожу глаз с его профиля. Также, как и семь лет назад, сижу и любуюсь красотой мужчины и понимаю, что он чертовски идеален. От мальчишеской красоты ничего не осталось. На ее смену пришла чистая мужская харизма. И она во всем — в короткой щетине на лице, в ямочке на правой стороне щеки, в немного обветренной коже губ, в морщинках у его глаз, в таких же длинных ресницах. Болью в сердце отдает каждое его движение, каждая мимика. Даже вид его ладони, сжимающей мою, заставляет задыхаться от агонии. Оказывается, это было намного легче — ненавидеть его.
Я знаю, что прошлого не вернуть. И уже завтра ничего этого не будет. Ничего не будет. Он все еще верит в другое, но мне так не хочется делать ему больно.
Он останавливает машину у парковки. А я лихорадочно перебираю в голове варианты. Я должна закончить все сейчас. Одним махом содрать пластырь.
— Илья, ты можешь зайти в магазин, купить воды? В отеле жутко невкусная.
Он подает мне руку, и я выхожу из салона. Согласно кивает.
Пока его нет, мне немного легче. Легче отстраниться, легче закрыться от боли и принять это решение. Я поднимаюсь наверх, захожу в номер и закрываю дверь на замок. Уже сейчас знаю, что не открою ее. До утра я останусь в номере совершенно одна.