Дайте шанс! Трилогия

Сагайдачный Вадим

А собственно почему бы и нет? Стоило хотя бы попробовать, раз уж сегодня ненадолго свернул на кривую дорожку.

Роман угостил сигаретой, Семён дал прикурить, я вдохнул тяжелый сизый дым и… И горло перехватило. Я тут же закашлялся. Эта дрянь еще и дала по голове. Состояние стало таким, как будто еще столько же выпил.

– Что с тобой? Не пошло? – участливо спросил Рома. – Сигареты по-любому нормальные. Это же «Герцеговина».

– Фигня эти ваши Герцеговины. Как вы их курите? Попробовал и теперь точно никогда больше не буду.

– Так ты первый раз попробовал?

Ну ты даешь. Где ты вообще вырос? Вроде нормальный, а даже ни разу не курил. Все пацаны пробуют еще с детства. Я еще шкетом первый раз затянулся. Помню натырим отцовских сигарет, соберемся с друзьями кодлой, курнем, башку сразу как снесет…

Роман продолжает рассказывать о своем первом опыте в курении сигарет, а я зависаю.

Где рос?.. Лучше бы не спрашивал. От этого вопроса накатывают воспоминания об интернате. Они тоскливые и неприятные.

Коллектив в интернате был. Правда, дружили ребята по кучкам. А у меня не получалось. С самого начала я стал для всех чужаком. На меня сразу наехали, начали грубо расспрашивать кто такой, откуда, а потом узнали, что домашний и избили. Не особо сильно избили. Так, слеганца. Типа дали понять, что не в сказку попал и привыкал к побоям.

Я тогда и драться не знал, что это такое. Они бьют, а я как дурак возмущаюсь. Требую, чтобы прекратили. Старший у нас в комнате был Леха Бобков. Он несколько раз ударил по лицу, потом скинул меня с инвалидного кресла и давай глумиться, на руки наступать, потом прямо на горло. Это когда я стал громко кричать и звать на помощь. Сам падаль давит зимним ботинком, смотрит на меня и лыбится. Никогда не забуду эту довольную рожу. Ему нравилось причинять мне боль, смотреть, как я хриплю, как задыхаюсь.

Меня охватил дикий ужас. Я поверить не мог, что так можно издеваться над человеком. И уж тем более не предполагал, что подобное когда-нибудь коснется меня.

Когда Бобков меня бил, особо больно не было. Только когда он начал давить ботинком стало нестерпимо больно. Но не это меня зацепило. Зацепило нереальное унижение, с каким все сопровождалось. Взгляды остальных обитателей комнаты. Они обступили и смотрели на меня как на ничтожество.

Даже те, кого постоянно обижали, нисколько мне не сочувствовали. Мне кажется, в тот момент они радовались за то, что не только их сломали, вот и еще одного новенького. И за то, что на одного сломленного в комнате станет больше. Им меньше будет перепадать оплеух и затрещин.

Напоследок Бобков сказал, мол, живи до завтра, а завтра он повторит экзекуцию. Будет бить теперь меня постоянно, чтобы не расслаблялся. В завершение он огласил список того, что я должен буду делать. Типа носить для него вареные яйца, масло с хлебом. А когда выдадут новую одежду, я должен буду ее сначала принести ему. Он будет решать, что мне оставить.

Конечно же у меня отобрали все ценные вещи, которые я взял из дома. Вместе с почти новой одеждой ушли диски с играми, планшет, смартфон и даже сумка, в которой они находились. Оставили только то, что было надето на мне и зубную щетку, которую специально сломали.

Весь тот вечер я сидел и боялся. Меня охватил дикий ужас за будущее. Терпеть подобное снова и снова я просто не мог. Для меня было лучше сдохнуть, чем продолжать быть ничтожеством, над которым будут постоянно издеваться.

Наступил отбой, в комнате выключили свет, а я продолжал себя изводить мыслями о том, что могу сделать.

Вот тогда все и свершилось.

Я сломал свой барьер.

Покончить с ним – вот единственный выход, какой был мною найден. Мне было плевать, что будет потом и каким станет наказание. Я просто не мог позволить, чтобы какая-то мразь избивала меня, унижала и ловила от этого кайф, превращая мою жизнь в ад.

Дождавшись пока все уснут, я тихо снял с кровати душку, перелез с кровати в инвалидное кресло и подкатил к спящему Бобкову.

Стоило увидеть его безмятежное спящее лицо, освещенное тусклым светом уличного освещения, я остановился. Во мне начало трепыхаться все то хорошее, что было. Оно кричало, взывало к совести, обращалось к милосердию.

Скорее всего, я бы не решился совершить задуманное. Посидел бы, помялся в кресле около него и покатил обратно к своей кровати. Но Бобков проснулся и уставился на меня широко раскрытыми глазами. Он понял, зачем я около него. Ни на грамм не сомневаюсь в этом. Он не заорал и не вскочил лишь потому, что до смерти перепугался.

В этот момент я все понял. Хватило всего лишь секунды или около того. Если я сейчас отступлю – проиграю. Проиграю в пух и прах. Сам стану помощником для собственного уничтожения в последующем. Мрази подобные Бобкову пользуются тем, что мы не можем переступить через себя. Не можем сломать свой барьер. Как дураки вспоминаем о добре, милосердии и прочей ху*не. Это наша слабость. Мразь должна быть наказана за свои поступки. Только тогда добро возьмет верх, а зло проигрывает.

Я принялся душкой бить по Бобкову. Со всей силы, прямо по лицу с испуганными глазами. Оно, как и положено лику твари, исказилось. Приняло свое истинное обличие.

Крик, визг, мат… Конечно же Бобков попытался сначала прикрыться, потом выскользнуть. К этому времени я переполз на него и продолжал лупить по нем не останавливаясь. Даже когда в комнате включили свет и передо мной предстало разбитое в кровь лицо, побитые руки и море кровищи на постели Бобкова, я продолжал его бить с остервенением.

Жившие в комнате ребята в первые секунды настолько были шокированы происходящим, что только испуганно орали и не вмешивались. Этого хватило, чтобы наконец-таки вырубить Бобкова и дальше бить по его замершему телу. Лишь после этого меня стащили и принялись бить ногами.

Наверное, они бы меня убили. В тот момент все находившиеся в комнате потеряли рассудок. Повезло, что воспитатель была рядом и услышала дикие крики. Она вбежала, с отборными матами и оплеухами растащила ребят и тем остановила творящееся в комнате безумие.

Потом пошли разборки с воспитателями, врачами, администрацией интерната и прочее. Меня порывались даже в дурку отправить, но в итоге оставили. Только перевели в другую комнату и первое время за мной следили. Но это уже было не суть важным.