Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
Шрифт:
Умеючи можно выплыть и в плаще и в сапогах, и даже со связанными руками. И даже с камнем на шее.
Но под яром раздался вдруг глухой короткий рёв, с которым смешался отчаянный животный вопль — уж не сам Змей Волхов принял жертву?
Величественная фигура за спиной Всеслава Брячиславича удовлетворённо склонила голову.
В ночи звучно многоголосо гремели цикады. Несмеян швырнул в Волхов камешек, несколько мгновений глядел на разбегающиеся круги. Взял второй.
— Покинь, — негромко сказал Витко, не подымая головы.
Друг
— Чего? — переспросил Несмеян.
— Не надо, — тихо сказал Витко. — Смотри, как хорошо.
Ночь и впрямь стояла хорошая — тишина, ни ветринки, и вода в Мутной-Волхове — не шелохнётся.
— Знал его? — Несмеян не уточнил — кого. И так было ясно.
Витко шевельнул плечом.
— Ну… да. Доводилось одним щитом голову укрывать. Не худой был воин.
Замолчали.
— И часто у вас… вот так? — не сдержался Славята. Бывший старшой Ростиславлей дружины сидел поблизости на горбатой коряге, в задумчивости кусая длинный ус. Жилистый и длинноногий, с висящим над правым плечом седым чупруном, он был чем-то похож сейчас на огромного кузнечика.
Несмеян метнул на него неприязненный взгляд, шевельнул усом:
— У нас, Славята, у нас…
— Ну у нас, — поправился гридень. — Не про то я…
— До сих пор не доводилось против русичей воевать… — нехотя выдавил Несмеян. — Но наказ был строгий дан…
Замолчали снова.
— А ты видел, Витко?.. — спросил вдруг Несмеян и осёкся.
— Что — видел?.. — не понял Витко. Несмеян коротко рассказал про тень Славимира в медвежьем плаще и рогатом шеломе.
— Не видел, — мотнул головой друг.
— И я не видел, — подтвердил Славята, глядя на Несмеяна с любопытством.
А ты — видел ли? — спросил Несмеян сам у себя. — Славимира-то?
Альбо — не Славимира?
Может, то сам Велес явил сегодня свою волю через князя?
— Ты так в ведуны альбо в волхвы скоро подашься, Несмеяне, — раздался сзади знакомый голос.
Гридни вскочили — на тропке, облитый с ног до головы лунным светом, стоял Всеслав Брячиславич, а за его спиной — новогородский боярин, Гюрята Викулич.
— Видишь то, чего не видят другие, — князь устало улыбнулся, и Несмеян тоже дозволил себе улыбку.
— Мы же в святилище, княже Всеслав, — возразил он. — Может, потому…
— Может, может… — рассеянно сказал князь. Подошёл вплоть, задумчиво коснулся камня, на котором только что сидел Витко, кончиками пальцев.
— Святилища-то… нет давно, — осторожно заметил за спиной Славята.
— Место осталось, — сказал Всеслав, глядя на реку. — Священное место, Велесом да Перуном отмеченное. И не зря отмеченное. Глянь, как красиво…
Было красиво.
Светила полная луна, и в её неверном свете, в тихой воде Волхова стояли отражения сумрачных ельников, светлых боров и радостных бело-зелёных березняков на правом берегу, дрожало в едва заметной ряби вместе с лунной дорожкой отражение церкви.
Церкви?!
Все четверо замерли, изумлённо глядя на реку. То, что отражалось в воде, не было церковью. Отражённый в Волхове храм был гораздо выше перынской церкви, над шатровыми кровлями не было крестов и куполов, над главным входом грозно вздымал длинные клыки огромный череп невиданного зверя — не самого ли индрика?
Наваждение?
Нет!
Несколько мгновений князь, боярин и три гридня смотрели на отражение, затаив дыхание, охваченные каким-то молчаливым трепетом, дыханием седой древности. Тревожно пахнуло дикими травами, горьковатым тонким запахом гари…
Налетел лёгкий ветерок, унёс запахи, сморщил рябью воду реки. Отражение пропало.
Глава третья Эхо войны
— Мальчишка! — великий князь хлопнул ладонью по столу, ушиб руку, поморщился. Гонец косо глянул на него от двери, но смолчал — нечасто приходилось видеть кметям Изяслава Ярославича в гневе.
Великий князь вскочил с места, прошёлся по горнице туда-сюда, резко поворотился к гонцу.
— Рассказывай! — бросил он.
— Чего — рассказывать? — не понял кметь. Снова глянул на князя с опаской. Неуж Мстислав Изяславич в письме своём не всё написал?
— Князь твой пишет, его Всеслав разбил! И что он, Мстислав, сюда бежит! И всё! Ты сам был в том бою?!
— Был, — выдавил кметь, глядя в сторону.
— Ну вот про всё и рассказывай!
А что расскажешь-то?
Про то, как лазутчики вовремя проведали — идёт из Полоцка Всеслав с ратью, конно и пеше, снова на Плесков? Альбо про то, как рать Всеславля, к Плескову идучи, мало не вдвое увеличилась? К полоцкому оборотню толпами стекались кривичи — обозлённые на крестителей и священников язычники, обиженные прошлогодним разорением плесковичи. А во главе отрядов стояли Всеславли кмети, загодя полочанином разосланные — немало потрудился за прошедшую зиму Всеслав Брячиславич.
Альбо про то, как ринул Мстислав Изяславич с дружиной и городовой ратью впереймы полоцкому князю к Плескову, а поход Всеслава оказался обманкой — совсем не собирался полоцкий оборотень повторять прошлогоднюю ошибку и ломать зубы о каменные стены Плескова? Зачем? Можно взять чуть к восходу и перехватить новогородскую рать на пути.
Альбо про битву на Черехе, где к Всеславу переметнулся новогородский боярин Басюра, а плесковичи, дождав, когда наместник Буян Ядрейкович уйдёт на помощь к князю Мстиславу, подняли в городе диковечье и стали на сторону Полоцка?
Альбо про то, как разбитый Мстислав Изяславич не смог даже и к Новгороду пробиться — все дороги были перехвачены восставшими кривичами и Всеславлими конными дозорами, и пришлось бежать к Смоленску?
А уж про то, что Новгород спелым яблоком сам упал в руки Всеслава, про то, небось, великий князь и сам уже знает?