Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
Шрифт:
Бом-м-м-м!
Тысяцкий вскинул руку, и парень около била послушно отложил колотушку. Толпа стихла, и только затихающий гул била ещё несколько мгновений раскатывался над площадью.
Смолк и он.
— Господин Менск, слушай! — гулко прокатилось над площадью.
Калина невольно восхитился — роста посадник небольшого, а вот голосом Велес не обделил.
— Пришла беда, отворяй ворота! — посадник шарил по притихшей площади острыми глазами, выхватывая из толпы то одно, то другое лицо. —
— Драться! — гаркнул кто-то у самой степени.
— Да! — гулко прошлось по толпе.
Около степени возникла короткая сумятица — на доски выбирался молодой мужик, по короткой, опалённой бороде да по покусанному искрами кожаному переднику судя — коваль.
— Только драться! — гаркнул он, поворотясь к толпе. — Вон сбеги могут порассказать, как оно под Ярославичей-то попасть! По мне, так лучше уж враз — в землю альбо в огонь!
— А-а-а-а!!! — поддержали коваля менчане глухим неразборчивым гулом.
— Оружие буду раздавать со своего двора! — грозно посулил тысяцкий.
— Бей Ярославичей! — вскинул обе руки к небу молодой коваль.
— Бей! — отозвались менчане дружно.
Калине досталось короткое копьё, кояр и кожаный шелом. От чекана он, повертев его в руках, отказался.
— Мой топор лучше, — сказал лесовик, одним движением выхватил из-за кушака топор на удобном изогнутом топорище, крутанул его вокруг себя так, что посторонь засвистел рассекаемый воздух и тут же заткнул обратно.
Менчане вокруг одобрительно засмеялись. А тысяцкий только кивнул.
— Откуда такой вояка? — спросил он, щурясь от яркого зимнего солнца.
— С Мяделя, — коротко ответил Калина, оборотясь уже от ворот.
— Сюда-то как занесло? — слюбопытничал кто-то из дворни тысяцкого.
Калина в ответ только махнул рукой.
Вечером в избу Дубора набился народ — сябры да друзья. Усмарь был войтом городовой сотни, друзей и знакомцев у него хватало.
Металось пламя лучин, чуть испуганно глядела на судящих и рядящих мужиков Забава.
— Вот ты скажи, Калина, — не отступал Дубор от гостя, вцепясь в него хмуро-нелюдимым, как всегда, взглядом. — Зачем мы воюем-то с Ярославичами? Оно, известно, князю Всеславу Брячиславичу виднее, на то он и Велесов внук…
— Вот именно, — холодно перебил Калина, а бритоголовый кметь на дальнем конце стола полупьяно кивнул чупруном. — Всеславу Брячиславичу виднее.
— Воля Князева, — значительно сказал кметь. Калина припомнил, что звать его вроде как Горяем. И тут же вспомнил — где его видел. Тот самый парень, который ехал по лесной дороге с копьём наперевес.
— Ладно пусть так! — не отступал Дубор. Он на миг смолк, глотая из чаши бережёный для весенних праздников ягодный мёд. Сейчас было не до береженья — завтра в бой небось. Хотя и голову спьяну тоже терять не след.
Он и не терял.
— Пусть так! — сказал усмарь, стукнув точёной чашей по столу. — А ты мне скажи, нам-то градским, как?!
— А ты в полон к Ярославичам хочешь? — прищурился Горяй.
Дубор чуть опустил голову, зыркнул взглядом в сторону Забавы — видно, вспомнил, ЧТО она рассказывала про то, как черниговцы да кияне её родную вёску (да и его, Дубора — тоже!) зорили. Как дома и дворы жгли, как скотину резали, как баб да девок насильничали…
— А выстоим? — глухо спросил Дубор. — Против трёх-то ратей враз?
— А и не выстоим, так что же? — сказал Калина, чувствуя, как растёт где-то внутри что-то могучее, что-то, что досталось от богов. Воля Меча по-прежнему пребывала со своим бывшим хранителем. — Погинем с честью. А Всеслав Брячиславич за нас отомстит.
Горяй одобрительно кивнул. Остальные потупились — умирать даже и с честью, не очень хотелось. Но под Ярославичей хотелось ещё меньше того. А в полон — тем более.
— Чего же они люто-то так? — спросил кто-то, отводя глаза. — Наши-то кмети, я слышал, в Нове городе никого не тронули.
— А чего им с нами нежности-то разводить? — отрубил Горяй, у которого сквозь хмель вдруг прорезался трезвый голос. — Им надо нашу веру искоренить! Язычество поганое! — передразнил он с бережно выпестованной ненавистью.
— Это нас-то? — ахнул кто-то.
— Так у нас в Менске и христиане живут, — развёл руками Дубор. — Почти целая улица. И церковь есть, ещё с Ярославлих времён.
Смутная догадка опять мелькнула у Калины и тут же снова ускользнула. Он в досаде щёлкнул пальцами.
— Так их небось как раз и пощадят, — сказал кто-то насмешливо.
— В бою-то разве поймёшь? — усмехнулся Горяй. — Там не спросишь — кто таков, не будешь кричать — перекрестись, мол.
Калина вздрогнул.
— А зачем — кричать? — сказал он свистящим шёпотом, подняв голову — взгляд его был так страшен, что содрогнулись все за столом. — А кресты на воротах — не для того ли?
На короткое время пало молчание.
— Ладно, — сказал, наконец, Дубор всё так же глухо. — Велес им судья. Давайте-ка спать, братие. Завтра день тяжёлый… а то и смертный… негоже смерть хмельным делом пачкать.
Калине не спалось.
Поворочавшись несколько времени, лесовик поднялся. Долго пил ледяной шипучий квас с хреном и орехами. Дуборовы домочадцы спали, тонко сопела, то и дело испуганно ахая во сне, Забавина дочка. Калина, стараясь не нашуметь, натянул тёплые порты и полушубок, надел лапти, прихватил топор и вышел за дверь.