Дед (си)
Шрифт:
Дед
Руслан Белов
Родственников по отцовской линии я не знаю, знаю лишь, что они были Егоровы, и что прадеда, крупного военачальника, расстреляли в 39-м, а семью его сослали в Среднюю Азию. Дед по матери-татарке происходил из клерикальной семьи, то есть отец его и деды были сплошь видными религиозными деятелями, один из них построил известную мечеть в Оренбурге (при караван-сарае), об этом рассказывал в одной из своих передач Юрий Сенкевич. Когда родню стали изводить, как класс, дед скрылся в соседней волости. Став со временем первым в ней комсомольцем, занялся организацией
Поработав два года на лесоповале, дед сбежал в дикую Туркмению, проступил в Красную армию и, скоро, став командиром эскадрона, принялся искоренять басмачество, да так успешно, что прославился на всю Среднюю Азию. Слава эта принесла ему одни неприятности – сам Ибрагим-бек объявил награду за его жизнь и жизни его жены Марии и сестры Гали.
Гале не повезло. Дед гонялся в пустыне за остатками одной из банд, когда в аул, в котором квартировал его эскадрон, пришли басмачи. Бабушке удалось спрятаться (три часа она пролежала, зарывшись в песок), а вот сестру поймали и распяли на стене дома. Дед влетел в селение в тот момент, когда ей делали «галстук».
Я хорошо помню тетю Галю. Она, мертвенно-бледная, приходила в клетчатом платке, из-под которого выбивались седые волосы, и длинном черном платье, садилась под виноградником на вынесенный мамой Марией стул и смотрела на нас глазами, ликующими от жизни. Мы знали, что тетке прорезали горло и в отверстие просунули язык, и потому она сумасшедшая и почти не разговаривает. Сейчас мне кажется, что после «галстука» до самой смерти жизнь ей смотрелась подарком, за который невозможно отдариться. И даже не жизнь - не было у нее жизни в нашем понимании - а возможность ее рассматривать, пусть не участвуя, пусть со стороны тихого своего помешательства.
После искоренения басмачества деда направили на работу в военкомат; скоро, как толковый специалист, он был рекомендован в партию. При проверке социальное происхождение выплыло вновь, но по большому счету всё обошлось - всего через год его неожиданно выпустили. Об этом моменте своей жизни, он рассказывал мне в ресторане, где мы обмывали получку (в студенчестве, у него, семидесятипятилетнего, подрабатывавшего бухгалтером, я подрабатывал писарем):
– Ну, выпустили, пошел в чайхану отметить событие, и чайханщик, он в эскадроне моем служил, спросил, знаю ли я, почему сижу у него, а не в трюме парохода, направляющегося в Магадан.
– Сам удивляюсь, Ахмед, - ответил я.
– Может, ты знаешь почему? Расскажи, мне интересно.
– Тебе с начальником повезло, береги его, - сказал он, принеся поднос с двумя чайниками (в одном, конечно, водка), пиалой, сушеным урюком и тарелочкой дымящихся манту.
– Почему повезло?
– выпив и закусив, спросил я, по возможности равнодушно.
– Недавно сидели у меня уважаемые люди - наш чекист Соловьев с военкомом, и военком, очень хорошо покушав, сказал - я все от тандыра слышал:
– С сыном твоим, Соловьев, все хорошо получилось, подсуетился я - возьмут его в училище. Скоро Чкаловым станет, с самим Сталиным за руку здороваться будет.
– Ой, спасибо, дорогой! Клянусь, я тебе пригожусь.
– А как там мой Давлетшин? Кончай там с ним скорей.
– Расстрелять что ли?
– Да нет, зачем расстрелять?! Выпусти. Нужен он мне, понимаешь, - и прошептал на ухо:
– Война на носу, сам знаешь, а он человек с понятием.
– Нужен - так нужен, хоть сейчас забирай, - сказал чекист и за дыню принялся, ты знаешь, какие у меня дыни!
Войну дед начал в тылу - до самой Курской дуги служил начальником распредпункта. Должность эта в те времена была теплее и хлебнее, чем в нынешние времена должность крупного чиновника, и жил он с семьей неплохо - хлеб был (бабушка рассказывала, гордясь, что однажды держала в руках целых три буханки). На пункт с половины Средней Азии привозили мобилизованных, дед их мыл, дезинфицировал, обучал неделю и отправлял на фронт.
Мама рассказывала мне об этом периоде жизни своего отца. Особенно ей запомнилось, как красноармейцы рыли ямы и закапывали в них тонны вшивой одежды - островерхие войлочные туркменские шапки, чепаны, чалмы и прочую среднеазиатскую экзотику.
На Курскую дугу дед попал по своей воле. Командир, который должен был везти очередную партию мобилизованных на фронт, заболел дизентерией, и он его заменил. На Дуге свободных полевых командиров не нашлось - понятно, - дед предложил услуги, и был отправлен на передовую. Рассказывая мне об этом, он сказал, что в первый день в окопах потерял больше людей, чем в атаке, потому что туркмены «голосовали за немцев».
– Голосовали?!
– удивился я. – Как это?
– Да просто. Поднимут правую руку над бруствером и голосуют, - отвечал он, странно блестя глазами.
– А немцы хохочут и стреляют одиночными, как в тире. Троих расстрелял... расстреляли перед строем, пока «выборы» прекратились.
С оставшимися красноармейцами дед проявил чудеса храбрости - через год, когда он, отозванный с фронта, вновь заведовал распредпунктом, его нашел орден Красной звезды, хотя дважды репрессированный беспартийный офицер вряд ли мог о нем и мечтать.
В сорок пятом, в Венгрии, в ходе одной из зачисток, дед с лихвой рассчитался за сытную и спокойную тыловую жизнь. В одном из подвалов Буды жизнь его круто переломилась - эсэсовец-гигант выскочил из-за угла, убил солдат, шедших впереди, и пошел, отбросив отказавший автомат, на деда. Тот разрядил в него свой трофейный «парабеллум», это не помогло - уж очень крупным был немец, и сапог эсэсовца ударил в пах, потом в живот. Чудом деду, весившему килограмм пятьдесят, удалось перевести бой в партер, в котором он, уже полумертвый, дотянулся до горла немца зубами.