Деде Коркут

Рзаев Анар Расул Оглы

— Чего? Блох?

— Да, блох! Тысячу! Если хоть на одну будет меньше, я тебя убью.

Деде Коркут вернулся в дом Бейбуры. Бейбура спросил:

— Деде, парень или девчонка?

Деде ответил:

— Парень.

— А как ты спасся из рук Дели Кочара?

— Да уж спасся! И девушку высватал.

Деде Коркут передал условия Дели Кочара. Они посмеялись, но Бейбура задумался.

— Хорошо, Деде, — сказал он. — Если я все устрою, блох ты добудешь?

— Добуду.

Табуны жеребцов, стада верблюдов, отары овец двигались к Дели Кочару.

Дели

Кочар стоял подле моста, тянул вино из кувшина и пересчитывал их.

— Три по тридцать, пять по тридцать, десять по тридцать…

Наконец он пересчитал и собак:

— Тысяча! — сказал он и вдруг обернулся к Деде Коркуту: — Деде! А где мои блохи?

— Ах, Кочар, сынок, я собрал всех блох в одном месте. Пойдем отберем тех, которые пожирнее, а худых оставим. Ступай за мной.

Деде Коркут привел Кочара на скотный двор.

— Раздевайся, — сказал он.

— Зачем? — спросил Кочар.

— Ну как же! А то они спрячутся в складках одежды и многих недосчитаемся.

Дели Кочар разделся догола. Деде Коркут ввел его в загон, закрыл дверь. Загон был полон блох. Блохи впились в тело Дели Кочара. Кочар видит — сил нет выдержать, завопил в голос:

— На помощь, Деде, спасай! Ради бога, отвори, дай мне выйти!

Деде Коркут стоял снаружи и усмехался:

— Кочар, сынок, что ты шумишь? Ведь ты просил об этом. Пересчитай, их ровно тысяча! Может, не нравятся? Жирных возьми, тощих оставь.

Дели Кочар выл:

— Увы, Деде, взял бы господь и жирных, и тощих! Выведи меня отсюда, Деде! Да буду я твоей жертвой! Ой!…

Вопли Кочара поднимались до небес. Деде Коркут открыл дверь. Голый Кочар выскочил из загона, его облепили блохи, лица не было видно. Он упал к ногам Деде.

— Ради бога, помилуй меня, — твердил он, — всех баранов зарежу в твою честь!

Деде Коркут сказал:

— Беги, сынок, в воду окунись.

Дели Кочар помчался к реке, кинулся в воду.

Деде Коркут прискакал в край огузов. Издалека он начал кричать:

— Магарыч! Магарыч!

Бейбура вышел ему навстречу, разбил яйцо о лоб его коня.

В доме Бейбуры начались приготовления к свадьбе.

Из тканей, предназначенных для невесты, связывали узлы, составляли тюки. Чулки, обувь, уголь, дрова, луковицы, полотенца — все это отложили в сторону, ибо это знаки бедности, темноты, холода, голода, разлуки.

Бараньи рога обвивали красной лентой, морды и ноги красили хной. На шеи коням вешали кисточки. Украшали верблюдов бубенцами.

Банучичек в своем шатре шила Бейреку белый кафтан. Фатьма Брюхатая клала хну на головы, руки, ноги матери Бейрека — Айны Мелек и трех его сестер — Гюнай, Айсёль и Гюнёль.

Гысырджа Енгя клала хну на голову, руки и ноги Банучичек, подкрашивала щеки румянами, глаза и брови — сурьмой…

Утром Бейрек с товарищами вышел на равнину, примыкающую к земле огузской.

Джигит, когда женился, должен был пустить стрелу, Где падала стрела, там ставили свадебный шатер.

Бейрек тоже натянул лук, пустил стрелу.

Где упала стрела, он поставил свой свадебный шатер. Джигиты начали скачки.

В группе молодых наездников Бейрека был Ялынджык. Хотя лицо его улыбалось, в сердце у него запеклась черная кровь.

Прискакали всадники от Банучичек, привезли тюки с подарками. Дали Бейреку сшитый Банучичек белый кафтан. Бейрек вошел в свой шатер, вышел оттуда в белом кафтане. Один из дружков молвил:

— Поздравляю, носи на здоровье!

Бейрек отвечал:

— Отчего вы такие грустные?

Другой дружок молвил:

— Как нам не грустить? Ты в новом кафтане, а мы — в старых.

Бейрек отвечал:

— Что из-за таких пустяков огорчаться? Сегодня я надел, завтра ты наденешь. Семь дней, семь ночей будет свадьба, каждый день пусть кто-либо из вас надевает, а потом отдадим бедному.

Семь дней, семь ночей длилась свадьба. Джигиты стреляли в быков, козлов, оленей, выбитых на скалах Гобустана, скакали на конях, бились на мечах, боролись, водили хороводы. И каждый день белый кафтан Бейрека красовался на одном из его молодых друзей.

А на Фиалковом эйлаге Гыз-Беновша тоже кипела праздничная суматоха. На Банучичек надевали свадебное платье. Гысырджа Енгя держала перед ней зеркало, мать повязывала ей красный тюрбан.

Джигиты постарше собрались в шатре Бейбуры. Здесь были и Газан, и Алп Аруз, и Аман, и Карабудаг. Деде Коркут играл на кобзе и пел:

— Ах, госпожа моя!Сколько б ни сыпал снег, к весне растает;Цветами-травами покрытый луг к осени пожелтеет;Из вешних вод моря не получится;Из пепла холма не насыпать;Из старого хлопка холста не соткать;Из старого врага друга не сделать;Если девушка у матери не научится, чести не сбережет;Если сын у отца не научится, стола не накроет;Сын создание отца. Один из двух его глаз.

И еще пел Деде Коркут. Послушаем, что он пел:

— Ах, госпожа моя!Чем булатный меч в нечистой руке, лучше безоружность;Чем высокий дом без добрых гостей, лучше бездомовье;Чем горькие травы, которых конь не берет, лучше пустыня;Чем горькие воды, которых человек не пьет, лучше безводье;Чем негодный сын, отцово имя уронивший, лучше бездетность;Чем дурное семя в материнской утробе, лучше бесплодье.Ах, госпожа моя!

Кончил петь Деде Коркут, джигиты разошлись по одному, по два, каждый двинулся к себе домой.