Деды
Шрифт:
– Теперь, – прибавил Суворов, – одна надежда на всемогущего Бога, другая – на высочайшее самоотвержение войск… Мы русские!.. С нами Бог!..
Словно искра электрическая пробежала при этих словах во всех слушавших. Заметив это действие, старик оживился.
– Спасите честь России и государя! Спасите сына нашего императора! – восторженно воскликнул он и с этими словами упал в слезах к ногам великого князя.
Никто не ожидал этой сцены; все были поражены. Константин Павлович, рыдая сам, бросился поднимать старика, обнимал его, целовал… Все окружавшие чувствовали неизъяснимое волнение. Семидесятилетний полководец, испытанный в тысяче опасностей, непреклонный до
Когда все несколько успокоились, генерал Дерфельден заговорил первый от лица всех русских начальников. Он ручался фельдмаршалу за неизменную храбрость и полное самоотвержение войска, готового идти безропотно, куда бы ни повел его великий полководец.
Выслушав Дерфельдена, Суворов вдруг поднял поникшую голову, открыл зажмуренные глаза и заговорил с оживлением:
– Надеюсь!.. Рад!.. Помилуй бог!.. Спасибо!.. Мы – русские! С помощью Божией мы всё одолеем! Разобьем врага!.. И победа над ним!.. Победа над коварством!.. Будет победа!
Эти слова, произнесенные как бы с пророческой уверенностью, возвратили всем твердую бодрость духа. Началось совещание. Вопрос был в том, куда пробиваться: к Швицу или к Гларису [409] ? Основательные соображения, высказанные великим князем, заставили согласиться Суворова и всех присутствующих на движение к сему последнему пункту. Решено было выступать завтра же (19-го), а генералу Ауфенбергу с его австрийским отрядом двинуться немедленно и сбить неприятеля с горы Брагель. Корпус Розенберга должен был оставаться в Муттенской долине и до тех пор прикрывать ее со стороны Швица, пока все вьючные не переберутся за Брагель.
409
Теперь коммуна Гларус.
По окончании военного совета все присутствовавшие начальники разошлись к своим войскам и объявили им о предстоящем бое с неприятелем.
– Только, чур, ребята, береги патрон! – предостерегали они людей. – Патронов у нас почти уже ничего не осталось.
– И не надо! На что их? – возражали солдаты. – Мы, ваши превосходительствы, и без патронов-то еще вольготнее; по крайности, решать скорее станем, на штыках доймем его!.. Это уж без сумления!
Несчастные события с Корсаковым и Готце были уже известны в русском лагере. Солдаты знали, в какой опасности находятся все они в эту минуту, и по-своему толковали об измене союзников, о бароне Тугуте, бранили австрияка и осыпали ауфенберговский отряд своими насмешками.
Но Суворов сумел скрыть пред ними отчаянно тревожное состояние своей души и поддерживал в людях бодрость. Усевшись на барабан около солдатского костра, велел он подать себе шкатулку, в которой всегда возил с собой все свои ордена и другие знаки монарших милостей, и медленно стал раскладывать перед собой все эти украшения, любовался ими и приговаривал: "Вот это за Очаков!.. Это за Прагу!" – и так далее. Обступившие его солдаты глядели на ордена, глядели и на своего седовласого "отца" и тихо переговаривались между собой:
– А что, братцы, старик-то не унывает?!
– Чего ему ныть-то!.. Не таковский!.. Ишь ты, разложил их, кавалериев-то этих, звона сколько!.. Смотри!.. "За Прагу", говорит…
– Есть там всякого, и за Прагу, и за прочее!.. Ничего, батюшка Александра Василич, и за Альпы получишь… Еще краше… Никто, как Бог!.. "Бог не выдаст, свинья не съест!.."
– Верно, детки!.. Помилуй бог, верно! – добродушно улыбался в ответ им Суворов.
Согласно диспозиции, выработанной на совете, Багратион рано утром 19-го числа выступил с авангардом из Муттена и, перейдя снежный Брагель, спустился в три часа дня в Клентальскую долину, где нашел отряд Ауфенберга уже готовым сдаться противнику. Войска Багратиона пришли в негодование от одного известия об этом. Пока он устраивал их к бою под огнем французских пуль и картечи, некоторые из австрийских офицеров генерального штаба сочли нужным предупредить великого князя Константина, что союзные войска поставлены здесь в самое опасное положение, и уговаривали его отъехать куда-нибудь назад, подальше. Великий князь с негодованием отвечал им, что именно в подобных-то обстоятельствах его присутствие и может быть в особенности полезно. Вместе с этими словами дал он шпоры и выехал пред боевой линией.
– Мы со всех сторон окружены, ребята! – громко обратился он к людям. – Но вспомните, что завтра день рождения нашего государя и моего родителя! Мы должны прославить этот день победой или умереть со славой!
Восторженные клики раздались в рядах, и вслед за ними гренадеры с барабанным боем, без выстрела и прямо с фронта ринулись в штыки на французов.
Три раза атакуемый Багратионом, неприятель отступал все далее и далее, потеряв уже более четырехсот человек убитыми и пленными; но, получив подкрепление из Глариса, занял у Клентальского озера такую сильную позицию, что всякий подступ к ней стоил и нам больших потерь. В этой самой позиции, за несколько месяцев пред тем, ничтожная горсть швейцарской милиции остановила целую французскую колонну. После нескольких безуспешных подступов наступившая темнота и крайнее утомление войск заставили Багратиона отложить атаку до следующего утра.
Одна только ружейная перестрелка в передовых цепях продолжалась еще некоторое время.
Стояла уже глубокая ночь, когда русская армия подтянулась к своему авангарду у Клентальского озера. В этот день было пройдено ею более двадцати верст; но Бетцберг после Росштока не казался уже нашим солдатам особенно страшным, хотя и на этом переходе погибло еще много вьючных. На ночь войска оставлены были в виду неприятельской позиции, и приказано им стоять как можно тише, не разводя огней, а ночь меж тем была холодная: проливной дождь перемежался хлопьями снега, и мглистый туман до того сгустился, что в двух шагах едва уже было видно товарища. Солдаты, дрожа от холода и сырости, промокшие насквозь, голодные, почти босые, не ложились спать.
Вдруг в темноте обнаружилось какое-то движение на бивуаке.
– Где князь Петр? Где Петр? – спрашивал кто-то.
Это был сам Суворов, в своей "родительской" епанечке, плохо одетый, обмоклый, прозябший… Багратион, завернутый в бурку, поднялся с мокрой земли и встретил фельдмаршала.
– Князь Петр, я хочу, непременно хочу ночевать в Гларисе… Мне и вот им, – говорил старик, указывая на солдат, – пора отдохнуть… Нам холодно и голодно, Петр… Подумай!.. Непременно хочу ночевать в Гларисе!
– Мы скоро будем там, – отвечал Багратион. – Головой ручаюсь вам, ваша светлость, вы будете ночевать в Гларисе! – уверенным и звонким голосом прибавил он, как бы утешая старика, измученного за этот день и физически, и нравственно.
– Так будем?… Ну, спасибо, князь Петр! Спасибо, голубчик!.. Хорошо!.. Помилуй бог, хорошо! – повторил Суворов, провожаемый Багратионом до какого-то овечьего хлева, предоставленного на сей раз фельдмаршалу, где он и провел остаток этой ночи вместе с великим князем Константином.