Дефицит
Шрифт:
— Для начала, Сергей Иванович, вернемся к нашему разговору по телефону.
— Давайте вернемся.
— Когда я спросил вас, знаете ли вы, о чем пойдет речь, вы мне ответили: догадываюсь. Скажите, о чем вы догадываетесь?
— Догадываюсь, что к вам поступила кляуза, будто…
— Кляуза? — перебил Крухмальный. — Сергей Иванович, мы обычно пользуемся нейтральными формулировками — сигнал, допустим, или там заявление. А оценку этому сигналу пли заявлению уже дает суд. Может быть, это и кляуза, может быть, даже и клевета, но — суд, а не мы с вами.
— Это именно кляуза, — подчеркнул Малышев недовольно. — Я и сам пока в состоянии определить, что к чему.
— Вы ее видели?
— Да.
— Где, у кого?
— У
— И что там, в этой, как вы говорите, кляузе?
— Полагаю, вы изучили ее не хуже меня.
— И все-таки, Сергей Иванович, я вас прошу. Я могу знать одну точку зрения, а у вас она совсем другая. Требуется, как известно, две стороны медали.
Крухмальный, однако, ничего не пишет и не собирается, хотелось бы знать, почему? Или он надеется, что Малышев будет ходить к нему девяносто девять раз по этому вонючему эпизоду и давать показания, пока не собьется и не поймается? Полегче, Малышев, ты не с луны упал, должен знать, что такая у них работа, спрашиваешь же ты анамнез у больного, и вопросы, бывает, задаешь нелепые, у него рези в животе, спасу нет, а ты ему — чем болел в детстве?..
— По утрам дворник подметает у нас во дворе в самое неподходящее время, когда люди идут на работу, когда ребятишек ведут в детсад, все вынуждены пыль глотать, кому это приятно?
— Понимаю-понимаю, — кивнул Крухмальный.
— Я звонил в домоуправление, просил призвать дворника к порядку, а он как мел, так и метет, ну я и взорвался, вышел и погнал его со двора вместе с его метлой.
— Понятно, терпение лопнуло.
— Вечером он явился пьяный и обмазал двери моей квартиры дерьмом. Я схватил его за шиворот и отбросил. Или надо было милицию звать?
— Я бы на вашем месте поступил бы так же.
Что же, и на том спасибо.
— Отбросил, а он руками в стекло, у нас дверь в подъезде застекленная. Порезал себе руку, кровь, пришлось мне помощь оказывать, перевязку делать. Потом он написал заявление вместе с Чинибековым, которого я выгнал из своего отделения за безобразия. Вам все понятно?
— Личные счеты?
— И счеты, и талант пакостить. Якобы Малышев жестоко избил дворника, приложили справку судмедэксперта и пошло-поехало. Вот и все мои сведения.
Крухмальный сочувственно покивал, и Малышева от его сочувствия потянуло за язык дальше:
— История выеденного яйца не стоит, но на меня подействовала, наслоились мелочь на мелочь, и я после этого инцидента загремел в больницу с кризом, давление подскочило. — «Жа-алуюсь!» — он поморщился. — Закурить можно?
— Да, пожалуйста. Вы в каком районе живете?
— В Пролетарском.
— Одну минуту, курите пока. — Он поднял трубку, набрал номер, подождал совсем немного. — Мажит? Приветствую тебя, Крухмальный. Как жена, как дети, я спрошу потом, а сейчас, что тебе известно по поводу заявления на хирурга Малышева Сергея Ивановича? Там дворник что-то написал, со свидетелем, со справкой экспертизы. — Слушал, отвернувшись от Малышева, глядя в окно. — Та-ак… та-ак… Ясно, а ему не сообщили, правильно. Все, спасибо, Мажит, привет! — Положил трубку. — Вы правы, Сергей Иванович, там действительно кляуза. — Глаза, однако, холодные, строгие, хотя полагалось бы улыбнуться с облегчением — как-никак разобрались и сделали кому надо внушение. А Малышеву должно быть стыдно, опустился до нелепых предположений. Его смутили обывательские суждения, запугали его этой кляузой и Марина, и Борис Зиновьев, и главный врач раздула, а он поддался, утратил достоинство, вздору поверил…
Одна волна схлынула, можно и успокоиться, но тут же другая волна наросла, повыше и помутнее, — зачем же его позвали сюда?
— Можно было бы мне сообщить! — сказал он с растущей досадой, чувствуя, что говорит не то, тревожно ему стало, будто пол под ним кренится, и он не знает, за что ухватиться. Зачем его пригласили на пределе любезности, для какой-такой беседы? — Разбираетесь, ковыряетесь втихомолку, а мне ни слова!
— Зачем, Сергей Иванович, сообщать вам про эту кляузу, отрывать вас от дела, мешать вашей работе? К нам порой такие сигналы поступают на честных граждан, что их расстрелять мало — они и жулики, и взяточники, и дачу строят не нетрудовые доходы, и воруют тысячами, и трех жен имеют. Мы все проверяем, обязаны. Если надо, принимаем меры, но если сигнал не подтвердился, стараемся не тревожить честных людей. Как раз на самых активных и деятельных, наделенных ответственными полномочиями, немало бывает всяких наветов, инсинуаций, с ними пытаются свести личные счеты, льют на них всякую грязь. Мы проверяем, ищем, где правда, где ложь, делаем выводы, выявляем анонимщиков, привлекаем к ответственности клеветников. А честных граждан, ставших объектом нападок, мы не оповещаем без надобности, зачем? Мы оберегаем их труд и отдых, стараемся не создавать излишней нервозности, тут мы с вами, с системой здравоохранения, можно сказать, смыкаемся. Так и в вашем случае. Разобрались. А потом, Сергей Иванович, у нас же есть закон, сравнительно новый, не все еще о нем знают — о статусе депутатов. Если раньше личной неприкосновенностью пользовались только депутаты Верховного Совета, то сейчас депутаты любого Совета, и сельского, и поселкового, пользуются личной неприкосновенностью.
— Понятно! — нетерпеливо перебил его Малышев. «В чем же тогда дело? Зачем он меня пригласил?»
— Без согласия органа, в который вы избраны, вас нельзя привлечь к уголовной ответственности.
«Тянет время? Готовит почву? Но для чего?» Малышев молча курил, сумрачно ждал, решив ни о чем не спрашивать. Напоминание о статусе как бы добавило ему солидности, призвало не суетиться, он молчал и чуть свысока, прищуриваясь от дыма, смотрел на Крухмального. А тот сплел пальцы в замок, шире расставил локти на столе и глянул прямо, сурово в спокойные глаза Малышева.
— Речь пойдет не о вас, Сергеи Иванович, и разговор, прямо скажу, не из приятных. — Он расцепил пальцы, откинулся на стуле и тоже закурил, затянулся дважды и со стуком бросил зажигалку в ящик стола. — Статус о личной неприкосновенности не распространяется на вашу жену, Малышеву Марину Семеновну. Есть основания полагать, что она замешана в серьезном преступлении. — Он положил сигарету на край пепельницы, устало сощурился, миссия его нелегка, огорчать Малышева ему не хотелось, но приходится. — Некто Зиновьев…
— Почему «некто?» — перебил его Малышев. — Известный в городе врач, хороший специалист, почему сразу «некто?»
— Прошу вас, выслушайте меня. Зиновьев, заведующий отделением патологии родов, производил незаконные операции по прерыванию беременности, получал за это взятки, а направляла ему пациенток врач женской консультации Малышева Марина Семеновна. Она же являлась посредником при даче взяток, как нами установлено, а также и сама получала взятки.
«Все правильно, абсолютно верно!» — сразу же ожгло Малышева. Слова следователя, как магнит опилки, мгновенно собрали воедино разрозненные прежде детали, ее звонки, поступки, покупки, высветила всю ее, он сразу все понял, убедился и принял, но — про себя, а вслух — неожиданно — усомнился:
— Так ли уж она виновата на самом деле?
— Это покажет суд, а мы пока ведем расследование.
— Зачем сразу суд?! — возмутился Малышев. — Надо еще доказать! — Теперь уже не слова следователя, встревожило его собственное несогласие, поперечность, ярость, накатило валом — не совладать.
— Она систематически направляла Зиновьеву женщин с большими сроками беременности. Она грубо нарушала инструкцию. — Крухмальный поднял листок из раскрытого ящика стола и заглянул в него. — Инструкцию о порядке проведения операции искусственного прерывания беременности, утвержденную Министерством здравоохранения.