Дегустатор
Шрифт:
2. Weingut… ну, то же самое. А вино называется Wolfer Barrique trocken auslese. Нос: тот же сандал, и сирень, и еще лесные грибы и мускатный орех. Ударные танины, но легкое и ласкающее рот. Как это возм.???
3. Portugieser Rotwein trocken, 2001. Flonheimer Kotenpfas. Вот ты какой, португизер. Вчера этот сорт хвалили. Цвет темн. гранат. сока. Аромат специй, парф. оттенк. — мужские духи. Тон мяса с пряностями?? Вкус — бочка, ты жуешь бочку, восхищ., она особая, ванильная с шоколадом, и очень пряная. Послевкусие — фрукты. А ведь хорошо!
4. Spatburgunder Rotwein trocken, 2000. Ober-Ingelheimer Sonnenhang.
Очень странные вина, в общем, но Монти, как и все мы, очень быстро вычислил причину всех странностей.
Ах, как он произнес это — «такой замечательный вкус»!
Немцы что-то ответили на плохом английском — ну а у Монти он, естественно, был хорошим, особенно когда этот человек злился.
— Я хочу пить вино, а не дубовую настойку, — отчетливо произнес он. — Вы обугливаете бочку до безобразности, вы держите там вино минимум шесть месяцев, а в последнем образце и вовсе семь!
Видно было, что таких гостей немцы, носящие знаменитую фамилию «Бах», не ждали. Монти, очевидно, угадал сроки выдержки с пугающей точностью.
— Но мы известны тем, что работаем с германским дубом! — почти выкрикнул толстый Бах. — Это он дает экзотические оттенки сандала, сирени и грибов. Но он мелкозернистый, он требует более долгой выдержки.
— Так не работайте с германским дубом! — зарычал в ответ Монти. — Во Франции дубовые рощи еще не вывелись! Они помогут вам избавиться от деревянного вина!
Дело даже было не в том, что именно он говорил. Да, он, мальчишка, учил виноделов с многолетним стажем — и ведь попадал в точку. Но еще он почти орал и, похоже, готов был сорваться окончательно.
Что-то с ним происходило. Странное.
Алина с удивлением, наклонив голову, слушала Монти. Остальные тоже замерли, некоторые — типа Гриши — замерли с радостью: скандал!
Любой винодел — как любой художник — много чего выслушивает в жизни о своих произведениях. Но как же она смотрит на этого Монти, несчастная фрау Бах, как она вытягивает шею, оглядывая нас, всех прочих, ища поддержки… Ведь это для нее такое событие — приезд людей, от слова которых зависят продажи!
— Монти, — сказал я медленно и задумчиво, намеренно тихо, чтобы ко мне прислушались. — Вы не хотите пить дубовую настойку, но я — хочу. Я хочу из Германии получать деревянное вино с немецким дубом, из Калифорнии — сливочное шардоне с калифорнийским дубом и так далее. Что касается хозяйства Бах, то лично мне кажется: последние два вина великолепны для дичи и копченого мяса. Они очаровательны, — тут я повернул голову к фрау Бах, — а главное — уникальны.
— Отличный английский, — раздались еле слышные, но предельно отчетливые русские слова с противоположной стороны стола. То была Алина, она смотрела на меня с любопытством.
Тут я услышал другой шепот. А, это же Мануэла — она завладела мясистым ухом господина Баха и рассказывала ему что-то… глядя при этом на Монти… а Бах с громадным сочувствием смотрел на него же и кивал, кивал.
— Дорогая Мануэла, — звенящим голосом сказал Монти, — я могу представить, что вы там рассказываете. И хотел бы заметить,
— Конечно-конечно, — ласково заверил его господин Бах.
Монти воззрился на него волком. Тогда все, конечно, завершилось миром.
Но нервы были и дальше. Потому что — по дороге к автобусу — Гриша и Юля начали требовать у Мануэлы, чтобы она организовала им отдельную поездку в Зоргенштайн, на место отравления. Мануэла, по-моему, начала всерьез обдумывать самоубийство, поскольку Гриша нагло объяснял ей, что никому в Москве — то есть никому в его редакции — не интересен германский дуб, всем хочется острого материала про отравленное вино. А это было ровно то самое, чего Мануэла не хотела слышать, для ее института смысл всей поездки на ходу изменился, он, этот смысл, заключался как раз в том, чтобы все как можно быстрее забыли об отравленном вине и писали о германском дубе. Юля, однако, уверенно подпевала Грише. Это было ужасно, мы с Седовым терпеливо ждали, когда Мануэла расправится с этой парой. А потом оказалось, что всем без исключения нужно в туалет — а что вы хотите от людей, живущих в автобусе, — и я надолго замер во дворе среди багрового плюща, покрывавшего винодельню от крыши до земли.
— Страсти у вас, — неодобрительно сказала мне Юля, только что отдавшая должное туалету супругов Бах. — Объяснил бы, что это такое — какой-то Монти читает лекции людям, которые, наверное, побольше его знают.
— А вот это не так, — сказал я. — Монти — это феномен. Очень сложно стать известным винным писателем в стране, где в полной силе Хью Джонсон и Дженсис Робинсон. Но Монти все равно хочет когда-нибудь быть первым. И ведь он еще и фрилансер. То есть ему никто не платит зарплату. Поэтому каждое лето он нанимается на виноградники и винодельни, по месяцу или меньше на каждый, по всей Европе. За еду и копейки. Но уж то, что он знает про все винодельческие технологии, от Бургундии до Риохи, — это Бахам, возможно, и не снилось. А также и нам с Седовым.
Юля — человек, который из всего извлекает какую-то неожиданную информацию.
— А скажи, Сергей, это что — вы с Седовым первые винные писатели России? Вас только двое? Вот и Мануэла с вами носится… А кто из вас круче?
— Нас не двое, а трое, — скромно заметил я. — Еще есть Галя Лихачева. Тоже из моего журнала, из «Вино-писателя». Конечно, в винных компаниях работает множество экспертов. Они знают побольше нашего, но это не винные писатели. Они работают на свои компании. На их продукцию. А строго в рамках профессии — вот мы.
— Один из трех лучших — тоже не слабо. Нет, тебя о чем спросили, а? Кто из вас двоих круче?
Я с некоторым нетерпением взглянул на выход из дегустационного зала — как обычно, бывшего сарая, оштукатуренного потом с немецкой безупречностью.
— Она только зашла, — мстительно сказала Юля. — Дай женщине спокойно пописать. Так кто?
— Седов начал творческий путь в журнале «Советское вино», издавался Всесоюзным институтом виноделия. Все знает, — великодушно признал я. — Но пишет в соответствующем стиле. Заполняет технологическую карту. И тут приходит новый век, открываются новые журналы, набегает какая-то шпана, то есть я. Мне далеко до него по части знаний. Но ему далеко… меня, видишь ли, читают. Почему-то.