Декабрь без Рождества
Шрифт:
— Бог весть, — Елена взялась вновь за черные узелки четок.
— Но вы… Вы ведь помолитесь за него? — мучительное разочарование и обида отразились в лице попутчицы. Но всего сильнее был страх. — Вот, я хотела бы… извольте… на обитель!
— В моих молитвах нет нужды, — спокойно ответила мать Евдоксия. — Вы сами за него уже помолились.
Оскорбленная и напуганная, соседка замолчала.
«Коня, — отчего-то подумала Елена. — Константин, не иначе. Впрочем, имя не важно, я тут не молитвенница. Чего
Через несколько часов Настасья Матвеевна сошла.
Глава II
В большом домовом храме Зимнего дворца шел молебен о здравии того, кто уж не один день как был мертв.
Тень смерти, казалось, опередила весть о ней. Не было теплоты и надежды в возгласах священника, скорее робость и неуверенность звучали в них.
Великий Князь Николай Павлович стоял близ стеклянной двери, то и дело против воли своей на нее оборачиваясь. Камердинер Гримм должен был, по их уговору, подать ему знак в случае прибытия курьера из Таганрога.
Высокий этот (аж два аршина с двенадцатью вершками) златовласый красавец казался еще моложе своих двадцати шести годов. Единственным недостатком его наружности принято было считать чрезмерную ее северность. В синих глазах поблескивал ледок, цвету лица позавидовала б любая модница, нарочно хлебающая чашками уксус. Шутили, будто ртуть в термометре падает, когда в комнату входит Великий Князь. Холодноватой была и обычная его манера с людьми. Потому, быть может, никто и не заметил, как дурно он спал, сколь терзаем тревогою.
Седой Гримм тихо приблизился к двери. Около минуты старик колебался, не поскрестись ли тихонько в стекло, но тут Великий Князь скосился на дверь вновь. Камердинер отчаянно замахал рукою, словно вослед отбывающей карете.
Прежде, чем выйти, Николай Павлович бросил внимательный взгляд на мать. Мария Федоровна казалась погруженною в молитву. Домашние чепец и платье на ней были теплого цвета беж, словно спорила она в это утро с судьбою, отвращаясь против обыкновения от темного и мрачного.
Великий Князь тихо вышел. Смуглолицый и губастый Василий Андреевич Жуковский, стоявший рядом с вдовствующей Императрицею, проводил его встревоженным взглядом.
Все сделалось ясным сразу: выцветшие глаза старого слуги безмолвно точили слезы. Без единого слова Великий Князь прошел за Гриммом в библиотеку.
Генерал-губернатор поднялся ему навстречу.
— Все кончено, мужайтесь, дайте пример, — в голосе Милорадовича было не одно соболезнование: странное напряжение сквозило в его словах.
Николай Павлович тяжело опустился на стул, на мгновение прикрыл рукою глаза, силясь собраться с духом.
— Мужайтесь, Ваше Высочество, — странно, но смятение чувств Николая Павловича словно успокоило Милорадовича. Голос его сделался тверже.
— Уже не Высочество, — горько усмехнулся Николай Павлович.
— Ваше Императорское Высочество, — отчеканил генерал-губернатор.
Пробудившись от горя, как пробуждаются ото сна, Николай Павлович встретился с генерал-губернатором взглядом: сперва размытым, но быстро обретающим четкость.
— Ах, ну да, вы, поди, не знаете. В самое скорое время будут вскрыты документы, где выражена воля моего брата. Я наследую ему.
— Ваше Высочество, умершие не имеют воли. Ни к чему вскрывать сии ненужные теперь бумаги.
— Это измена! — Николай вскочил.
— Я верный слуга престолу! — возвысил голос и Милорадович. — Но он пуст, российский престол! Ваше Высочество, негоже занимать его в обход старшинства!
— Я помню, что говорю с героем Великой войны. — Николай Павлович то краснел, то бледнел. В библиотеке слышно было пение небольшого хора, молитва длилась — но все не о том, о чем надлежало молить теперь Всевышнего. — Только памятуя о сем, и делаю себе труд отвечать. Что решено меж нами, братьями, то решено. Кто вправе тут давать советы?
— Тот, у кого шестьдесят тысяч штыков в кармане, Ваше Высочество, — Милорадович хлопнул себя по мундирному сукну, словно пытаясь подтвердить слова свои буквально. — Ваше Высочество, гвардия хочет Константина Павловича. Оступитесь, это будет по чести!
— Вы слепы, вы не понимаете, что творите, граф! — Николай волевым усилием вынудил себя не вспылить на прямую угрозу. — Перед отъездом брат мой говорил со мною. Страна объята заговором, а вы беретесь чинить тут гвардейские интриги!
— Да какой там заговор, — Милорадович пренебрежительно отмахнулся. — У меня уж несколько дней как один из этих заговорщиков обедает, некто Якубович. Кавказец, лихой малый, прибыл плакаться о гвардейском восстановлении. И то, заслужил. Буянят по молодости, вот и весь заговор. И все хотят Константина Павловича!
— Они хотят революции! Хоть тень беспорядка — и вспыхнет мятеж, мятеж страшный, французский!
— Отродясь у нас революций не бывало! А коли уж вы, Ваше Высочество, хотите пущего спокойствия — за чем же дело встало? Быстро присягаем Императору Константину — и покойнее некуда!
— Константин откажется!
— Да кто ж отказывается от престола?! — Милорадович рассмеялся.
— Он обещал. Он в морганатическом браке, он не имеет сыновей, он замешан в бесчеловечном преступлении!
— Гиль! Бывали вещи и похуже. Гвардия за Императора Константина, Ваше Высочество!
— Если вспыхнет смута, она падет на вашу голову, граф! Нам должно прочесть братние бумаги! Они лежат в Сенате, в Совете государственном, а еще одна копия в Москве, у Владыки Филарета.