Декабрист

Войлошников Максим Витальевич

Получив материалы, Чижов, Окулов и семеро других моряков воспряли духом и начали, благословясь, судостроительные работы. Ломоносов провел совещание флотских, на предмет выбора типа судна. Сложность задачи была в том, что вначале надо было спуститься на две тысячи верст по Амуру, славному своими мелями, а затем, на том же судне, идти по морю, известному нередкими тайфунами. Флотские офицеры склонялись к тому, чтобы для плавания по реке и последующего выхода в море построить судно по проекту голландского гукора. Небольшое, с коротким (саженей семь в длину) и широким корпусом, неглубокой (примерно шесть футов) осадкой (надеялись, что в полную воду оно везде пройдет по Амуру), круглым носом и кормой. Гукер имеет две мачты, причем грот стоит посередине

палубы, а бизань — на своем месте на корме, так что кажется, будто судно потеряло фок-мачту. Вместо таковой служит длинный бушприт с выдвижным утлегарем, дававший место мощному косому парусному вооружению. От парусов на верхних стеньгах решено было отказаться за скудостью приобретенного такелажа и трудностью подъема высоких мачт. Недостаток парусности должны были восполнить поднимаемые на кормовых гафелях косые трисели. Гукоры, как морские суда, были достаточно хорошо управляемы и обладали замечательной мореходностью. Они и появились у голландцев в средневековье как рыбачьи лодки, а затем выросли в размерах. Чижов быстро составил отличный чертеж на листах бумаги, предусмотрительно доставленной из Сретенской Ломоносовым.

Сподвижникам Петра предстояло повторить подвиг моряков экспедиции Беринга. Разбившись на Командорских островах, те сумели из обломков судна построить гукор, на котором вернулись на Камчатку! Только готовых материалов у людей Ломоносова был не избыток…

Все, кто не занимался охотой, помогали морякам в работе, но рабочих рук все равно не хватало… К сожалению, лучшего судостроительного дерева — дуба, — у них под руками не было. Впрочем, амурский кедр мог служить достойной заменой. Заранее были срублены и притащены кедры на киль и мачты, теперь вытесывали бимсы и гнули на кострах шпангоуты из кривых стволов. Вскоре киль оброс шпангоутами, соединенными поверхку бимсами, точно китовый скелет, затем стали нашивать корпус из досок. Все это было делом тяжелым и долгим. А время подгоняло — на постройку оставалось лишь несколько месяцев.

Между тем суровая их жизнь шла своим чередом. Никому из десятка с лишним новых товарищей решено было не раскрывать подлинной цели, а главным делом объявлялось плавание на Сахалин, где будто бы полно зверя и можно обогатиться, продавая пушнину китайцам. Чтобы никто из участников нападения на Петропавловку не проболтался в пьяном виде, выдачу винных чарок поставили под жесткий флотский контроль, а если кто напьется — обещано было Ломоносовым спустить того в прорубь.

Вручив морякам привезенную пушку, Петр сказал Чернякову:

— Ну, вот тебе и игрушка.

Для судна сделали лафет для орудия на катках. Предусмотрели пушнечные порты в фальшбортах, чтобы можно было перетаскивать легкое орудие и вести огонь с разных курсов. Сколотили для пушки и наземную волокушу, как в старину заведено было у казаков. Сшили из полотна два десятка картузов для зарядов, приготовили и несколько картечных выстрелов. Пушку Черняков любовно вычистил и произвел пробный выстрел ядром на двести сажен, показавший полную пригодность орудия.

К апрелю месяцу судно было обшито, настелили палубу. Корпус стали смолить — приятный запах смолы проникал в заимку.

Пора было готовиться к нанесению удара. Для операции Ломоносов отобрал двенадцать человек — причем Чижов, Окулов, Черняков и половина бывших матросов оставались при судне и для команды новыми людьми. Оставался и полковник Башмаков. Только один местный уроженец, охотник Никодим Зырянов, был взят им в качестве проводника. В середине апреля небольшой отряд выступил из заимки вверх по Амуру.

Глава 51

Агент

— Эдуард! — Николай Павлович, облаченный в измайловский мундир, повернулся к генерал-адъютанту Адлербергу. — Ко мне обратился лейб-медик Виллие: он напомнил о том, что в Шлиссельбургской крепости уже четырнадцать лет сидит английский агент Медокс. Надо бы его выпустить и пристроить к делу. Скажи Бенкендорфу, чтобы занялся. Потом доложишь мне…

…По прошествии нескольких дней

Александр Христофорович Бенкендорф разглядывал стоящего перед ним человека, лет тридцати пяти на вид. Тот был среднего роста, крепкий, продолговатое бледное лицо (а кто не побледнеет, проведя полтора десятилетия за решеткой), типично английское, венчала рыжеватая шевелюра. Глаза этого человека были очень подвижны и любопытны. Что же знал о нем начальник Третьего отделения?

…В конце 1812 года, когда русская армия уже выгнала Бонапарта за отечественные пределы, на Кавказской линии появился двадцатилетний конногвардейский поручик Соковнин, имевший при себе документы адъютанта министра полиции Александра Дмитриевича Балашова. В тамошнем административном центре, Георгиевске, он прибег к содействию командующего, генерала Портнягина, и, получив от губернатора Врангеля казенные средства, весьма споро принялся за дело. Дело же заключалось в том, что он принялся активно вербовать во «вспомогательные войска» узденей, то есть кавказских дворян из окружения горных князьков, чьи земли лежали вдоль линии. Объехав всю линию, он навербовал уже войско в несколько тысяч, но тут выяснилось, что идет афера. Оказалось, что у министра Балашова, впрочем, известного своей продажностью, нет никакого адьютанта Соковнина! Главнокомандующий в столице, генерал Сергей Вязьмитинов, принял меры к арестованию проходимца. Тот при всей ловкости не сумел выскользнуть и был доставлен.

На следствии выяснилось, что это никакой не Соковнин, а сын натурализовавшегося в России англичанина Роман Медокс. Отец с ним дела не имел, но замечено было в истории покровительство лейб-медика Виллие, которое быстро замяли. Самозванец утверждал, что, видя, как варварски Наполеон обошелся с русским сердцем — Москвой, он воспылал гневом. Тотчас решился действовать, собрав тысячи кавказцев, известных своей воинственностью, для вящего усиления русской армии. Но откуда же у него взялось хорошее знание Кавказа? В том он не сознался.

…Кавказская война тогда еще не разгорелась. Но у императора Александра на памяти было восстание Шейх-Мансура, этого принявшего ислам итальянца, очень деятельного и воспламенившего весь Кавказ в конце прошлого века. Оно немало попортило крови царственной бабушке императора — Екатерине II.

До сей поры память Шейх-Мансура, начинавшего свою карьеру на Востоке в качестве пламенного католического миссионера, пользуется у мусульман Кавказа глубоким почтением. Восстание, поднятое им, являлось своеобразной уздой, накинутой на воинственную императрицу многоопытными британцами. Ну а новоявленное кавказское «вспомогательное войско», и особенно — та легкость, с которой была собрана эта воинственная орда, по всей вероятности, долженствовала послужить предостережением для Александра, если бы он замедлил натиск на Бонапарта, решив с ним сговориться. Ничего не стоило воспламенить Кавказ и отнять его у России. Государь всегда мог опасаться того, что и случилось несколькими годами позднее вследствие роковых случайностей (а может, и не только случайностей) во взаимоотношениях русских военных властей с кавказцами. Многолетней Кавказской войны, истощающей силы государства. От этой мысли император — победитель Наполеона — пришел в ярость. Первой его мыслью было расстрелять несостоявшегося «Шейх-Мансура», но затем, как обычно, он решил не обострять отношений с англичанами. Медокса было велено упрятать под замок и выбросить ключ…

— Господин Медокс, — начал свою речь генерал-адъютант, не приглашая собеседника присесть. — По мнению государя, вы, наконец, искупили грех своей молодости многолетним пребыванием в крепости.

— Премного благодарю великого счастьетворца, государя-императора! — Медокс прослезился, вытирая глаза рукой.

— Ну полно, Роман, — утешил его Бенкендорф. — Государь доверяет тебе послужить нашей матушке-России.

— Все, что угодно! — с пылом подался вперед освобожденный узник.

— Слышно, что ты сблизился кое с кем из осужденных по делу 14 декабря, кого отправили в Шлиссельбургскую крепость?