Декабристки. Тысячи верст до любви

Алексеева Татьяна Сергеевна

– …в заговорах участвует, – не без язвительности продолжил городничий. – И при этом, как бывший каторжник на поселении, вообще-то не имеет никакого права заниматься ни школами, ни науками…

Якушкин при этих его словах сразу как-то сник, лишившись значительной части своей самоуверенности. Теперь перед главой Ялуторовска и недовольными крестьянами стояла не гордая жертва человеческого невежества, а самый обычный пристыженный и осознающий свою вину человек.

Но и крестьяне к тому времени уже утратили изрядную долю своей воинственности. Присутствие городничего охладило самые горячие головы, а то, как дружелюбно он общался с Иваном Якушкиным, заставило многих усомниться в необходимости немедленной

расправы с «виновником засухи». Теперь крестьяне лишь молча бросали на Ивана и на столб злобные взгляды и с надеждой ждали окончания его беседы с городничим – вдруг тот мирным путем уговорит изобретателя убрать со столба все приборы?

Некоторые собравшиеся уже и вовсе начали скучать. К тому же жара все усиливалась, стоять на солнцепеке становилось все тяжелее, а разговор городничего с Якушкиным грозил затянуться. Все чаще то один, то другой деревенский житель поглядывал на другую сторону улицы, которая находилась в тени, и тяжело вздыхал. Это заметили и городничий, и сам виновник беспорядков. Они перебросились еще несколькими фразами, и глава Ялуторовска снова подошел к уже заметно присмиревшей и уставшей толпе.

– Иван Дмитриевич вам обещает, что уже совсем скоро жара кончится и пойдут дожди! – сказал он громко. – Подождите еще несколько дней, и все будет хорошо. А если не будет – тогда мы снесем этот столб со всеми приборами!

Притихшая было толпа снова заволновалась.

– Сейчас его снести надо! Сейчас!!!

– Тихо!!! – крикнул в ответ городничий. – Снесем через неделю, если не будет дождя! Это мое последнее слово! А кто сейчас не разойдется – отправится в участок!!! – с этими словами глава города махнул рукой в сторону соседнего дома, возле которого уже собралось несколько городовых. Их было слишком мало, чтобы сладить с многочисленной толпой, однако крестьян, привыкших относиться к стражам порядка с опаской, их присутствие заставило еще сильнее умерить свой гнев на изобретателя. Кричать о том, что столб надо сломать, а самого Ивана Якушкина побить, никто больше не решился. Протестующие лишь продолжали злобно посматривать на столб, но некоторые из них уже начали медленно отступать от него подальше, делая вид, что этот предмет всеобщего недовольства их больше не интересует.

– Давайте, давайте, езжайте домой, мы тут сами во всем разберемся, – принялся подгонять их городничий. Сельские жители, ворча себе под нос что-то недовольное и не слишком почтительное по отношению ко «всяким ученым», стали медленно отступать от столба к дороге. Любопытные горожане, собравшиеся неподалеку от толпы крестьян, поняли, что до драки с изобретателем дело уже точно не дойдет и ничего интересного они больше не увидят, и тоже стали с разочарованным видом расходиться. Прошло минут десять, и возле столба с приборами остались только городничий и виновник едва не разразившихся беспорядков.

– Убрали бы вы их все-таки от греха подальше! Я ведь в следующий раз могу с ними и не справиться, – сердито сказал городничий, кивая сначала на столб, а потом на уходящих крестьян.

– Если вы их боитесь – не приходите сюда в следующий раз вообще, я сам разберусь, – огрызнулся в ответ Якушкин, но потом, чуть помедлив, добавил уже более вежливо: – Спасибо, что за меня вступились. И простите, что я вам мешаю спокойно жить.

– Да не за что! Лучше бы вы эти свои штуки убрали, а не извинялись, – уже без всякой злости вздохнул городничий.

– Эти штуки нужны! Они помогут мне узнать все про здешний климат! – вновь с жаром принялся доказывать ему Якушкин. – А если я это узнаю, то смогу заранее предсказывать и засуху, и дожди, и любую погоду. И крестьянам смогу точно сказать, когда им лучше сеять хлеб, а когда убирать, чтобы урожай был больше. Им же самим станет легче жить, понимаете?

– Да я-то понимаю, только вот они, – глава Ялуторовска махнул рукой вслед уходящим по дороге деревенским жителям, – вряд ли когда-нибудь вас поймут. И уж точно благодарности вы от них не дождетесь.

– А я не для этого работаю, – равнодушно пожал плечами Якушкин.

– Ладно, будьте все-таки осторожны! – посоветовал ему городничий и тоже отправился прочь. Изобретатель вздохнул и зашагал к двери своего дома.

– Иван Дмитриевич, здравствуйте! – неожиданно окликнули его сзади, и Якушкин остановился. К нему быстрым шагом приближался взволнованный человек в рясе священника.

– Добрый день, отец Стефан, – устало улыбнулся ему Якушкин и сделал приглашающий жест в сторону двери. – Заходите!

– Мне сказали, тут целая толпа собралась и вас то ли бить собираются, то ли выгонять из города! – с трудом переводя дыхание, сказал священник, входя в дом и направляясь знакомой дорогой на второй этаж, в комнату ссыльного.

– Толпа меня вежливо попросила разломать мои приборы, но, когда я отказался, раскланялась и ушла, – усмехнулся в ответ Иван Дмитриевич и принялся, то посмеиваясь, то грустно вздыхая, пересказывать своему гостю только что приключившуюся с ним историю. Священник слушал его с сочувствующим видом и, когда Якушкин закончил, тоже тяжело вздохнул:

– Вы все-таки будьте с ними поосторожнее!

– Да это все не так страшно, как кажется, они бы ничего мне не сделали, я уверен, – возразил Иван. – Ерунда это все, бывают вещи пострашнее… – Он на мгновение замолчал, а потом вдруг добавил: – Я вчера письмо получил от сыновей. Их мать умерла. Моя Настя…

– Соболезную. Упокой, Господи, душу рабы твоей Анастасии… – тихо отозвался отец Стефан. Иван Дмитриевич опустил глаза.

– Она так хотела быть со мной, эта влюбленная девочка… – пробормотал он еще тише. – А я ей не позволил, боялся, что и наши дети без нее не выживут, и сама она долго в Сибири не протянет… А может, я просто не хотел ее видеть, потому что не любил?..

Священник попытался что-то сказать ему, но Якушкин вдруг резко замотал головой:

– Нечего распускать нюни, нечего! Отец Стефан, мы с вами уже давно говорили о том, что здесь надо открыть еще одну школу, для девочек. Давайте теперь этим займемся, организуем такую школу в честь Насти! Она была бы рада…

Глава XXI

Ялуторовск, дом купца Бронникова, 1846 г.

Бывший князь Евгений Петрович Оболенский смотрел на свою расстроенную и готовую в любую минуту расплакаться ученицу и в тысячный раз говорил себе, что он – никудышный учитель и вообще не должен был браться за это дело. Ни дети жившего с ним в одном доме Ивана Пущина, ни часто бегающие к ним во двор любопытные крестьянские малыши никогда не понимали толком его объяснений и быстро начинали скучать на его уроках, а потом принимались искать самые разные предлоги, чтобы избежать их. Наверное, Евгению стоило уже тогда понять, что работа наставника – не для него, но он никогда не умел учиться ни на чужих, ни на своих собственных ошибках и не изменился даже теперь, когда ему минуло полвека. В свое оправдание он мог сказать лишь одно: теперь у него была взрослая ученица – бывшая крепостная по имени Варвара, помогавшая Пущину присматривать за его детьми. Оболенский надеялся, что с ней ему будет проще, чем с непоседливыми и не слишком послушными детьми. А когда стало ясно, что он снова ошибся и что обучать взрослую девушку еще труднее, чем малышей, было уже поздно. Эта девушка стала для него не просто ученицей, а близким другом, без которого ему с каждым днем было все труднее представить свою жизнь. И сама она к тому времени начала относиться к нему точно так же.