Декабристки. Тысячи верст до любви

Алексеева Татьяна Сергеевна

При этом уроки грамоты давались ей еще тяжелее, чем детям: она смущалась, находясь рядом с Евгением, и слишком сильно расстраивалась, когда он, потеряв терпение, повышал на нее голос. Оболенский извинялся, уговаривал Варвару не обращать внимания на его дурной характер и уверял ее, что вовсе не сердится на ее неудачи в учебе, сама она соглашалась не пугаться и не обижаться на него, но уже на следующем уроке все начиналось сначала.

В конце концов полностью разочаровавшийся в своих способностях доносить до людей знания Евгений предложил Варваре прекратить занятия и пообещал ей, что попросит учить ее азбуке Ивана Пущина. В ответ девушка, к крайнему изумлению поэта, горько разрыдалась

и выбежала из комнаты, так ничего ему и не ответив. Оболенский весь день думал о том, чем же он обидел ученицу, но так и не понял, из-за чего она столь странно повела себя после его слов. А на следующее утро, в то время когда они с Варварой обычно садились заниматься, девушка снова робко постучала в дверь его комнаты. Евгений с удивлением впустил ее к себе и растерянно развел руками:

– Варенька, ты все-таки хочешь заниматься? Мы же вчера договорились…

Глаза девушки опять заблестели от навернувшихся на них слез, и внезапно Евгения осенило – он, наконец, пусть и с огромным опозданием, но сообразил, чего хотела его ученица, почему она так упорно стремилась учить с ним буквы! Обозвав себя мысленно дураком, болваном и еще несколькими такими же нелестными словами, поэт велел девушке сесть за стол, уселся напротив нее и осторожно, с трудом подбирая слова, заговорил:

– Варюшка, ты меня прости… Я тоже очень рад тебя видеть, и мне тоже очень хочется и дальше тебя учить. И… не только учить. Мне вообще нравится быть с тобой, нравится, когда мы вместе…

Варвара смотрела на него во все глаза, и в ее взгляде вспыхивали то надежда, то страх, то желание снова заплакать. А Евгений, теряя остатки уверенности, продолжал бормотать:

– Варя, я для тебя – совершенно неподходящая партия, я ссыльный, я государственный преступник! Да, сейчас я неплохо живу, почти свободно, могу ездить в соседние города, но это мне просто поблажки делают, это все в любой миг может прекратиться. Поэтому ты достойна лучшего, понимаешь?

Девушка смотрела ему в глаза, не мигая, и Евгений под взглядом ее больших испуганных серых глаз окончательно смутился и замолчал. В душе у него закипала досада – он, в юности бывший любимцем женщин и никогда не испытывавший в общении с ними никакой неловкости, не находил нужных слов, чтобы объясниться с простой крестьянкой! Если бы кто-нибудь сказал ему об этом лет двадцать с лишним назад, когда он еще жил в Петербурге и с замиранием сердца посещал заседания тайных обществ, Оболенский расхохотался бы в ответ. Зато теперь ему было совсем не до смеха…

– Евгений Петрович, – робко заговорила вдруг Варвара. – Простите меня, если вы неправильно меня поняли… Мне просто хотелось дальше у вас учиться, если это можно, если вы не возражаете…

Голос ее звучал как будто бы убедительно, но глаза так и бегали из стороны в сторону, и она старательно избегала встречаться взглядом со своим наставником.

– Не умеешь ты лгать, милая Варя! – улыбнулся Евгений. – И как раз за это я особенно сильно тебя люблю!

Слова, которые он все никак не решался произнести, вырвались у него сами, непроизвольно. Такое бывало с ним и раньше, он успевал выпалить что-то, не подумав и не сдержав себя, и почти всегда жалел потом о сказанном. Но теперь был совсем иной случай – Евгений, испугавшись собственных слов в первый момент, уже через секунду почувствовал облегчение. Все самое главное было сказано, ему больше не надо было сомневаться в том, говорить ему это или нет, подбирать нужные слова или делать вид, что он испытывает к своей ученице только братские чувства. Теперь все зависело только от Варвары, от ее ответа на его признание…

А Варвара опять залилась краской смущения и отвела глаза в сторону, однако от Евгения не укрылась вспыхнувшая в них радость и легкое, почти бесхитростное торжество. Он вздохнул с огромным облегчением: девушка действительно ждала от него именно этого признания и была счастлива его услышать!

Правда, это не отменяло всех остальных проблем, о которых Оболенский уже успел сказать своей возлюбленной.

– Варя, я готов жениться на вас, но тогда вы действительно можете оказаться в очень тяжелом положении, – напомнил он девушке. Она снова подняла на него глаза, но теперь их взгляд был уже совсем не робким и не застенчивым. Теперь на Евгения смотрела умная и практичная деревенская жительница, уверенная в своих силах и не боящаяся никаких трудностей.

– А зачем беспокоиться заранее, Евгений Петрович? – спросила она, и в ее голосе тоже прозвучала легкая хитринка. – Вот если у вас, не дай Боже, будут какие-нибудь неприятности, тогда мы с вами и будет думать, что делать. А пока ведь у вас все хорошо?

– Пока – да, – улыбнулся Оболенский. – А теперь, если вы действительно согласитесь стать моей женой, у меня все будет просто замечательно! Но я все-таки просил бы вас еще раз как следует все обдумать и…

– Я согласна, Евгений Петрович, – перебила его Варвара с некоторым нетерпением. Предостережения Оболенского явно казались ей совершенно лишними. И сам Евгений, глядя на ее решительное и деловитое лицо, тоже понял, что все его попытки убедить девушку в том, что он для нее – неподходящая пара, выглядят просто смешно.

Больше они о возможных проблемах, которые мог бы вызвать их брак, с тех пор не говорили. Теперь их волновали приготовления к самой свадьбе, а кроме того, возобновившиеся уроки письма и чтения – Варвара настояла на том, чтобы Евгений и дальше продолжал учить ее грамоте.

– Ваша жена должна все это знать, ведь вы сами – ученый человек, – заявила она, и Оболенский не нашел, что возразить своей невесте. А потому их уроки продолжились – с той лишь разницей, что теперь они то и дело отвлекались от грамматики на разговоры о предстоящем венчании. Кроме того, став женихом Варвары, Евгений остался таким же плохим учителем, каким и был, так что обиды и расстройства во время их занятий тоже не прекратились. Ученица порой не понимала правила, которые наставнику казались на редкость простыми, сам он иногда не мог разъяснить ей какую-нибудь тонкость, и каждый раз это приводило их если не к ссоре, то как минимум к сильному недовольству друг другом.

Так было и на этот раз. Варвара сидела за столом расстроенная и, опустив голову, смотрела ничего не понимающими глазами в раскрытую перед ней тетрадь, в которой было написано несколько строчек, а Евгений мысленно уговаривал себя быть терпеливым и не раздражаться из-за ее бестолковости.

– Варюшка, ну что тебе здесь непонятно? – скорбно вздохнул он, отбирая у нее тетрадку. – Опять не помнишь, «Эф» надо писать или «Фиту»? Неужели это так трудно запомнить?

– Я помню! – жалобно простонала в ответ Варвара. – Все помню, только сейчас… забыла…

– Ну-ну, не расстраивайся так, – поспешил утешить ее Оболенский. – Бывает, все поначалу в этих буквах путаются. Давай, попробуй еще раз!

– Сейчас попробую… – Девушка неуверенно придвинула к себе тетрадь и обмакнула кончик пера в чернильницу. Ее рука неуверенно принялась выводить на бумаге толстые и тонкие, как волос, линии, которые медленно складывались в буквы и слова. Почерк у совсем недавно еще неграмотной крестьянки был детский, аккуратный и очень старательный – когда-то невообразимо давно Евгений сам точно так же тщательно выписывал буквы под присмотром своего учителя. Правда, у него буквы получались гораздо менее красивыми…