Декабристы. Судьба одного поколения
Шрифт:
Мало-помалу, почти незаметно для самого себя, он стал республиканцем. «Я имел пламенное рвение и добро желал от всей души. Я видел, что благоденствие и злополучие царств и народов зависят по большей части отправительств, и сия уверенность придала мне еще более склонности к тем наукам, которые о сих предметах рассуждают и пути к оным показывают». Сначала он занимался ими «со всей кротостью». Но потом стал сомневаться, «соблюдены ли в устройстве Российского правления правила политических наук, не касаясь, однако, еще Верховной власти». И вот взорам его предстали — рабство крестьян, несправедливость судов, бедность, «целая картина народного неблагоденствия». Если Муравьев от сердечного возмущения при виде несправедливости пришел к республиканским теориям, — то Пестель, наоборот, под влиянием теорий открыл глаза на положение России. Его революционность развивалась, как доказательства теоремы. Так, возвращение Бурбонов на французский престол стало «эпохой» в его политическом развитии. Он строил силлогизм: Бурбоны сохранили многое из того, что принесла
Эти умственные восторги не мешали ему служить. Он делал быструю карьеру, — Отечественная Война давала офицерам возможность выдвинуться. Раненый в ногу при Бородине, получил золотую шпагу «за храбрость». Еще не вполне оправившись от раны, с выходящими из неё осколками кости, вернулся в действующую армию и участвовал в походах 13 и 14 годов. После войны служил в Митаве адъютантом при одном из виднейших военачальников графе Витгенштейне. Этот совсем еще молодой человек возбуждал во всех встречавших его величайшее уважение к своим знаниям, уму и воле.
Как и многие люди того времени, прошел он через увлечение масонством (в ложе «Соединенных Друзей»). Но масонство не удовлетворяло его. Тайное Общество открыло перед ним иные возможности для работы на благо отечества, новые перспективы для его большого честолюбия.
Если Муравьев был самым привлекательным, а Пестель самым одаренным человеком среди членов Тайного Общества, то самой красочной фигурой среди тогдашней военной молодежи был Лунин. Поражало в нём редкое сочетание дерзости и ума, духовной высоты и позы. Не вся мера этой высоты и благородства уже проявлялась им в те годы. Даже таким проницательным людям, как Пушкин, могло еще казаться тогда, что Лунин только «друг Марса, Вакха и Венеры». Слава его была славой бретера и дуэлиста, покорителя женских сердец и смельчака, готового на любую дерзкую и остроумную выходку. О нём слагались веселые легенды.
Выкупаться в мундире в ответ на запрещение раздеваться близ проезжей дороги; быстрой сменой командных приказаний довести их до абсурда, до того, что у всадников лопаются все крючки и пуговицы на мундире — таковы были его любимые шутки. Немудрено, что многим он казался просто «новым Копьевым» (так звали офицера, который, чтобы посмеяться над новой павловской формой, довел ее до карикатуры и едва не попал за это в Сибирь при императоре Павле).
Лунину было 30 лет в год основания Союза Спасения. Но товарищи его, младшие по возрасту, были в духовном отношении гораздо больше, чем он детьми рационалистического 18-го века. Сын богатого помещика, двоюродный брат Никиты Муравьева по матери, он как большинство людей его времени, получил французское образование под руководством учителей иностранцев. Но необычно было то, что он испытал и католические влияния и возможно, что уже в ранней юности перешел в католицизм (его собственные заявления об этом противоречивы). Молодым офицером участвовал Лунин в неудачных походах 1805 и 1806 гг., окончившихся Аустерлицем и Фридландом. Он и тогда уже мечтал об убийстве «тирана». Но имя тирана было Наполеон, а не Александр. Он даже предложил военному командованию отправиться парламентером к императору французов и поразить его кинжалом. Долго хранил он для этого кинжал в своей походной палатке. Но, понятно, план его принят не был. Об убийстве русского императора он еще не думал к счастью для Александра, так как выполнить это было бы легко: императора в походе встречал он часто. Надолго запомнил он одну ночь, ночь после Фридландского поражения. Армия, отступая, перешла Неман. Дисциплины больше не было, солдаты жгли и грабили всё, что могли. Все деревни были сожжены, так что для государя едва нашли ветхую избушку, полуразрушенную, со сломанными сенями и ставнями. Наскоро сбили перегородку, около которой стал на часы Лунин. Он слышал, как за перегородкой Александр старался утешить совсем потерявшего голову прусского короля. С минуты на минуту ждали, что Наполеон двинет войска через Неман. Беспрестанно в избу входили без доклада генералы и адъютанты. Мародеры буйствовали поблизости. Вдруг Лунин услышал треск над головой. Оказалось, что солдаты ломают крышу на топливо. Так эту тревожную ночь вместе провели император и будущий «режисид».
Участвовал Лунин и в борьбе 12-го года. В военной обстановке образ его, как всегда, необычен и живописен. Вот как описывает встречу с ним под Смоленском один современник. «Смоленск был перед нами, а за ним на глазах наших происходило сражение. Зрелище было великолепное… Прекратившийся ночью огонь с утра опять начался… Я встретил Лунина, возвращавшегося из дела. Он был одет в одном белом кавалергардском колете и в каске; в руках держал он штуцер, слуга нес за ним ружье. Поздоровавшись, я спросил его, где он был? — «В сражении» — коротко отвечал он. — Что там делал? — «Стрелял и двоих убил». Он в самом деле был в стрелках и стрелял, как рядовой. Кто знает отчаянную голову Лунина, тот ему поверит»…
Судьба хранила его, и пули не коснулись белого его колета. Но Лунину было мало опасностей войны. Он дрался на дуэли по всякому поводу и без
Дуэли следовали за дуэлями. Однажды великий князь Константин Павлович грубо оскорбил полковника Кавалергардского полка и все офицеры, чувствуя себя оскорбленными в лице начальника, собирались подать в отставку. Но Константин, успокоившись, извинился перед ними, прибавив, что если кто-нибудь неудовлетворен, то он готов дать и личное удовлетворение. Тогда Лунин выступил перед фронтом и, широким жестом ударяя по рукоятке шпаги в такт своим словам, сказал: «Trop d’honneur, Sire, trop d’honneur pour refuser». («Слишком много чести, Ваше Высочество, слишком много чести, чтобы отказаться»). Великий князь улыбнулся, пробормотал что-то вроде «молоды еще» и с тех пор стал смотреть с симпатией и интересом на дерзкого офицера.
Рассказывают, что после мира с французами, Лунин просился в отставку, чтобы поступить в ту армию, которая будет с ними драться, но ему запретили продолжать войну приватно и за свой риск. Собирался он уехать и в Южную Америку на помощь к «взбунтовавшимся молодцам». Но чего только не рассказывали о Лунине!
В 1816 году с ним случилось не совсем обыкновенное приключение. Поссорившись с отцом, не дававшим ему достаточных средств для того, чтобы поддерживать достойный образ жизни в дорогом полку, Лунин отказался от какой бы то ни было поддержки родных и в сопровождении своего молодого друга Ипполита Ожэ уехал на корабле из Петербурга во Францию. Ипполита, красивого и веселого юношу, увлекли в Россию, в 14-м году, русские гвардейские офицеры, добившись приема его юнкером в один из гвардейских полков. Теперь он возвращался домой. У обоих друзей не было денег, но Лунин твердо надеялся на литературный заработок: он задумал писать исторический роман. По пути, когда корабль их остановился ночью на якоре в Зундском проливе, он, несмотря на сильную бурю, настоял на том, чтобы ему дали лодку и поехал взглянуть на Эльсинорский Замок, замок датского принца. Хотя и судьбою, и внешностью напоминал он скорее Дон-Кихота, чем Гамлета, однако, и с Гамлетом роднила его капризная порывистость, рефлексия, ирония и тот воздух трагической гибели, которым он был окружен.
Высадившись в Гавре, Лунин со своим спутником отправились в Париж на дилижансе и много в дороге говорили о будущем. Лунин смотрел на него бодро. «Мне нужна комната, кровать, стол и стул, — говорил он, — табаку и свечей (взятых с собой из России) хватит у нас еще на несколько месяцев». Приехав в Париж, подыскали они маленькую квартиру из двух комнат, и Лунин энергично принялся за своего «Лже-Дмитрия». Они почти не выходили из дому, только ходили обедать в пансион, находившийся в том же доме. Роман подвигался быстро. Но еще быстрее истощались деньги, сгорали свечи и подходил к концу запас табака. Надо было подумать о заработке. Роман свой Лунин писал по-французски: он не верил в еще не выработанный, литературно незрелый русский язык и не очень ценил русских писателей. Когда роман был окончен, Ожэ отнес его к знакомому литератору Бриффо, будущему академику. Тот пришел в восторг. «Ваш Лунин — чародей», говорил он Ипполиту. Но был ли этот восторг искренним, или ни к чему не обязывающей данью вежливости по отношению к любителю иностранцу — мы судить не можем. Вероятнее второе, хотя Лунин был умен и талантлив и мог, действительно, написать интересную вещь. От этого романа не осталось никаких следов…
Поняв тщету своих литературных надежд, Лунин стал вести обычное эмигрантское существование с его нуждой и поисками случайных заработков. «Великий Эпаминонд был надсмотрщиком водосточных труб в Фивах», говорил он в ободрение другу, молодому Ипполиту, и не терял веры в свое великое будущее. Небольшая русская аристократическая колония Парижа презирала его. «Лунин негодяй», заявила одна княгиня без иных причин к этому, кроме его бедности и деклассированности. Он и сам не искал русских знакомств, но охотно сближался с французами. Он был представлен молодой и красивой женщине, баронессе Лидии Роже, недавно разведшейся со своим мужем. Она была умна, «настоящий Лунин в юбке», по замечанию Ожэ, для которого это было, очевидно, высшим комплиментом. Несмотря на скромные средства, она много принимала и у неё бывали интересные люди. У неё Лунин познакомился с Софией Гель, молодой художницей и композитором, у которой тоже стал бывать. Там много музицировали, и слушая романс Мартини «Plaisir d’amour» и арию Глюка «J’ai perdu mon Euridice», Лунин вспоминал своих знакомых, братьев Виельгорских, «игравших, как ангелы, посланные для утешения людей на земле». Матвей Виельгорский играл ему в Петербурге странные произведения венского композитора Бетховена. Ожэ не слыхал об этом Бетховене. Да и кто о нём слышал тогда во Франции?