Декабристы
Шрифт:
Мучился Сорокин с декабристами. Поступал и по-грубому и по-хорошему. Не помогало.
– Это же про Наполеона, - отшучивались декабристы.
– Про Наполеона?! Да Бонапарта давно уже нет в живых!
– Про Наполеона, про Наполеона. Мы про прошлое.
Самой неприятной для Сорокина была та минута, когда строй проходил мимо окон комендантского дома.
"Господи пронеси", - молил Сорокин.
Но бог не проносил. Декабристы запевали. "Отечество наше" гремело на всю округу. Комендант тюрьмы вздрагивал, выглядывал в окно, посылал декабристам проклятья, но тоже ничего с ними
– Поют?
– Поют!
Через месяц.
– Поют?
– Поют!
Через год.
– Поют?
– Поют!
"Господи!
– вздыхал Бурнашев.
– За что наградил ты меня злодеями!" Конечно, мог бы власть применить Бурнашев. Но однажды кто-то шепнул на ухо:
– А вдруг, ваше высокородие, простит разбойников государь и назначит Трубецкого сюда губернатором. Или Волконского. А?
Подумал Бурнашев: "Характер царей капризный. Род Трубецкого княжеский, давний. У Волконского родня на родне в царском дворце сидит. Всякое может быть!"
Так и тянулось время. Бурнашев в острожные дела не вмешивался. Комендант по-прежнему вздрагивал, когда возле окон гремело "Отечество". А Сорокин привык. Даже сам подпевать начал.
АКАДЕМИЯ
"...И вот тогда карфагенский полководец Ганнибал послал в бой боевых слонов. Но не растерялись отважные римляне. Они обмотали стрелы паклей. Подожгли её. Горящие стрелы начали поражать нежданных пришельцев из Африки. Обезумевшие от боли животные стали топтать своих же солдат..."
Князь Трубецкой читал своим товарищам по заключению лекцию по истории военного искусства.
Находясь в тюрьме, а затем на поселении, декабристы всячески старались пополнить своё образование. Изучали историю и русский язык, химию, физику, астрономию, математику, философию. Много времени уделяли занятиям иностранными языками. Изучали английский, французский, немецкий, итальянский, голландский, польский, и даже латинский, и даже греческий.
Так возникла каторжная академия.
Макар Макаров - солдат из новеньких, тот, что поднял тревогу в день именин шестнадцати Александров, - перестал уже числиться в новеньких. Третий год на солдатской службе. Всё охраняет да конвоирует декабристов. Знал теперь солдат всех по фамилиям и именам, по прошлым военным званиям, разбирался, кто князь, кто не князь, кто служил в армии, кто служил в гвардии, кто был членом Северного тайного общества, кто Южного, даже знал про Общество соединённых славян.
Любил Макаров в те часы, когда "работала" каторжная академия, остановиться перед окном или у дверей камеры - стоит, слушает.
Была у солдата и память отличная, и к наукам, видать, способности. Особенно любил он военную историю и иностранные языки. "Ишь ты - люди, кажись, одни, а все говорят по-разному".
Увлёкся Макаров как-то какой-то лекцией, не заметил, как подошёл к нему унтер-офицер Кукушкин.
– Макаров!
Не откликается солдат.
– Макаров!
– повысил голос унтер-офицер Кукушкин.
Повернулся Макаров к Кукушкину и вдруг:
– ...И вот тогда карфагенский полководец Ганнибал послал в бой боевых слонов.
– Что-что?
– переспросил изумлённый Кукушкин.
– Но не растерялись отважные римляне, - продолжает Макаров и произносит слово в слово всё то, о чём рассказывал князь Трубецкой.
Попятился унтер Кукушкин, а затем:
– Да ты что, ошалел?!
– Вас?[6]– спрашивает Макаров по-немецки.
– Ошалел!
– кричит Кукушкин.
– Пардон[7], всё в порядке, - отвечает Макаров ему по-французски.
"Рехнулся. Ума лишился", - решил унтер-офицер Кукушкин.
Доложил он офицеру, что у рядового Макарова мозга за мозгу зашла, мол, случилась с солдатом беда - не вынес службы, бедняга, тронулся.
Осмотрел солдата тюремный лекарь:
– Вполне нормален, вполне здоров.
Бесконечна солдатская служба. Двадцать пять лет. По разным местам бросала судьба Макарова. И всюду всех поражал он своими знаниями. Когда задавали ему вопрос, где он учился, откуда знания такие, отвечал солдат:
– Академию я окончил. Академию.
ПУЩИН
Иван Пущин был школьным другом поэта Пушкина.
Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, Когда мой дом уединенный, Печальным снегом занесенный, Твой колокольчик огласил, -писал Пушкин в Сибирь Пущину.
Было это за год до восстания декабристов. Пушкин томился в ссылке под Псковом, в селе Михайловском. А рядом Тригорское. Рядом Петровское. Река Сороть. Озёра Кучане и Малинец. Три сосны по дороге в Тригорское...
Всё под снегом лежит сейчас. Замело, запорошило кругом дороги. И вдруг - колокольчик. Выбежал Пушкин. Тройка. А в тройке - Пущин.
Иван Иванович Пущин среди декабристов занимает особое место...
Декабрист Веденяпин, минуя каторгу, был сразу отправлен на поселение. Происходил он не из богатого рода. Никто ему из России деньгами помочь не мог. Пришлось Веденяпину думать о том, как прожить. Чем за квартиру платить, чем за дрова, за хлеб.
Поселили его в Киренске.
Устроиться на работу здесь в Киренске Веденяпину не удалось. Ходил он в нерадостных думах. Дело было как раз к зиме. И вдруг предложили ему место репетитора в каком-то богатом доме. Было, правда, это не в Киренске, а в сорока верстах от него. За работу, или, как тогда говорили, за услужение, обещали Веденяпину хорошую плату.
Ободрился Веденяпин. Не пропадёт он теперь без крыши, без дров, без хлеба. В одном лишь сложность: чтобы выехать из Киренска, пусть всего и на сорок вёрст, необходимо разрешение царя. И для того, чтобы поступить на работу, хотя бы и репетитором, тоже необходимо царское разрешение.
Пришлось Веденяпину писать в Петербург письмо, просить царской милости. "Согласен", - написал царь. Это было разрешение на переезд из Киренска. "Но в услужение идти не разрешать". Это касалось самой работы.