Декамерон 1914
Шрифт:
– П`oлно, п`oлно, голубчик, – сказал генерал Белозерцев, – покойника вам на обед – ха-ха! – никто и не предложит. А то, что он рядом, так я вам сообщу… Помню, когда мы – лет чуть не сорок назад – стояли под Плевной, так там не раз приходилось столоваться рядом с покойниками, и уверяю вас – никакого не вышло вреда для организма.
– Ах, да прекратите ж вы! – взмолилась госпожа Евгеньева..
– А что такого? – пожал плечами генерал. – Обычное дело… Или вон, когда я под Плевной батареей командовал… Помню, ел я тогда кашу из котелка, а тут поблизости разрыв снаряда; гляжу – у меня в котелке… Что бы вы думали? Чей-то оторванный палец,
– Да прекратите же вы наконец, ваше высокопревосходительство! – впервые услышал я голос молодого г-на Кокандова. – Право, во всем надо иметь меру.
– Мало того, что нам тут еще недели две жить в соседстве с покойником, – вставила Евгеньева, – так еще и вы со своими гадостями!..
Генерал искренне удивился:
– А что ж я такого сказал? Се ля ви, жизнь есть жизнь, в ней оно всяко бывает, я всего лишь об этом… Впрочем, если не желаете слушать, то как хотите…
Совершенно по-детски надувшись, он отошел к окну, и засопел так же по-детски обиженно.
Купец Грыжеедов, досель молчавший, поспешил разрядить обстановку.
– А и то сказать, господа, – хуже голода ничего не придумаешь, уж кому не знать, как мне. Пришлось, ох уж пришлось натерпеться в молодые годы! Вы на мою нынешнюю внешность не смотрите; вы бы меня в детстве моем видели! Тощ был, право, как удочка, есть хотелось все время, даже во сне. Ну да понятно: папенька был сапожник, к тому же, царствие ему небесное, сильно пьющий сапожник, а нас, детишек, у него осьмеро душ, так что, почитай, на одном хлебе да квасе сидели. Унизительное, скажу вам, это чувство – голод! – и какое-то виноватое выражение образовалось на его добром, конопатом лице.
– Да, да, это великое благо – что у Амалии Фридриховны такой запас провианта, – встрял господин Львовский. – А то я давеча читал: штормом вышвырнуло судно на необитаемый остров где-то, кажется, в Атлантическом океане. Потерпевших крушение было человек сорок, а имеющегося провианта на такую ораву едва хватит на неделю десятерым. Вот они и стали потихоньку ночами убивать друг друга, при том, что по природе своей не являлись никакими злодеями. Их через пять дней спасли; так за это время они успели (гы-гы!) облегчиться на два десятка лишних ртов, – каково?!
– Нет, не могу, не могу больше слышать подобных гадостей! – воскликнула госпожа Евгеньева.
– А что я такого сказал? – как всегда, не понял тот. – С нами-то, я так понимаю, ничего подобного не случится. Уж как-нибудь все останемся целы…
Ах, как он на сей счет заблуждался!..
Впрочем, обед в самом деле оказался на уровне лучших рестораций.
– – —
………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………………………… <…> и никак не удавалось мне избавиться от ощущения, что где-то поблизости шуршит змея.
Сколь я был не далек от истины!..
Между тем, постояльцам отеля «Парадиз» грозила неизбежнейшая из бед, сопутствующих принудительному заточению – скука. После обеда тут и там очагами вспыхивали разговоры, но почти тут же и угасали – либо ввиду малой заинтересованности собеседников, либо из-за нежелания одной из сторон его поддерживать.
Генерал Белозерцев. И вот что я вам, госпожа Евгеньева, в этой связи скажу: что бы там не писали наши газеты, но если что – надает нам скоро немчура по мозгам, как не столь давно япошки надавали. Потому как… Потому как во главе у нас – зауряд-полковник, и – уж поверьте добавить старому вояке – далеко не самых выдающихся талантов… Да и согласитесь: лезть в войну, когда у тебя повсюду мздоимство, когда под боком тлеет, как угль под сухим сеном, не загашенная революция!..
Грыжеедов. Однако же вы, ваше превосходительство, не учитываете наш патриотический дух! У немцев такого нет и быть не может! И я вам еще вот что скажу…
Г-жа Евгеньева. Ах, довольно, довольно, господин Грыжеедов, довольно, ваше высокопревосходительство, право же, политика меня весьма мало интересует…
– – —
Г-н Кляпов (озираясь). И долго, скажите, мне еще эту вашу адскую штуковину у себя хранить?
Г-н Кокандов. Тише, прошу вас!.. Клянусь: если б не эта лавина – уже нынче бы вас избавил…
– – —
Профессор Финикуиди. …Да, да! представьте себе! Этот самый швейцарский профессор Айнштайн показал, что пространство и время – суть одно! Нашу жизнь можно, стало быть, измерять в верстах и аршинах! – каково?! Интересно, на какой версте жизни нас застигла эта лавина?
Г-н Петров (Поглядывая на Кляпова, громко). Свершено не понимаю, как могут занимать подобные нелепости, когда девочки… совершенно невинные… цветки жизни… Когда их – какие-то работорговцы!…
– – —
Г-жа Дробышевская. …И если я вас сколько-нибудь заинтересовала теософскими идеями госпожи Блавацкой…
Г-н Кляпов. Г-м…
Г-жа Дробышевская. Но однако – куда же вы, Павел Игнатьевич?
Г-н Кляпов. Sortir. (Стремительно удалился.)
Г-жа Дробышевкая (a parte6). Хам!
– – —
Г-н Львовский. Позволено ли мне будет спросить у вас, очаровательная Ми?.. Ваше странное имя… не происходит ли оно из рассказа покойного писателя Чехова, где имеется столь же очаровательная Мисюсь?
Ми. Я же просила тут всех: просто Ми! Коротко и просто!
(Очень прямо держа свою прелестную фарфоровую головку, она чуть удалилась и понюхала какой-то белый порошок с тыльной стороны своей ручки. Ах, не трудно было догадаться, что это за порошок! Не столь давно я в поэтическом салоне Петербурга видел, как то же самое проделывал кумир нынешней молодежи, поэт Александр Блок. Что тут скажешь, кроме как: o tempоre, o moris!7)