Декамерон по-русски
Шрифт:
– На выход! – с намеком предупредительно подсказал Тугриков.
Шевельнув кадыком, Всеволод Полонский безмолвно развернулся, ненадолго скрылся в комнате и вскоре вновь появился в прихожей. Нонна Игоревна, во время его отсутствия успевшая страдальческим шепотом выдать «иродам-антихристам» самую положительную характеристику на сына, глотая слезы, трясущимися руками помогла ему застегнуть запонки на манжетах свежей белой сорочки, поправила узел галстука под воротником, поцеловала в лоб и перекрестила.
Изящный, как испанский тореадор, Сева
– Я готов, – высокомерно сообщил он, брезгливо кривя породистый профиль.
– Я думаю, обойдемся без наручников? – посоветовался с коллегой Голубовский, иронично поглядев на благообразного придурка, отправляющегося в казенный дом при полном параде.
– Ясен пень! – согласно хмыкнул Тугриков.
Под тихие и безнадежные причитания убитой горем Нонны Игоревны опера и подконвойный Полонский вышли из квартиры и затопали вниз по лестнице.
Впереди, развернув плечи свободно и гордо, как вольнонаемный атлант, легким шагом человека, не обремененного укорами совести, шагал красавец Всеволод. Он тихо насвистывал арию тореадора из оперы «Кармен». Малообразованный в музыкальном плане Коля Тугриков расхожий мотив не узнал, но задорное настроение оценил и уважительно шепнул Пете Голубовскому:
– А парнишка-то фасонистый!
Голубовский, также впечатленный демонстрацией столь редкой силы духа, только прищелкнул языком и тоже расправил плечи, дабы не посрамить и соответствовать.
Опера не могли знать, что фасон за Севу в данный момент держит эффективное средство иностранной фармацевтической промышленности, прописанное доктором Нонне Игоревне Полонской, страдающей тяжелой формой артрита. Любящая маменька с вечера напичкала побитого Севу таблетками, от которых он стал легким и веселым, как наполненный гелием воздушный шар. При этом могучий разум штатного креатора рекламного агентства «МБС» ничуть не затуманился и работал, как кремлевские куранты, только бесшумно.
Небрежно помахивая зажатыми в кулаке перчатками, Полонский легчайшей поступью человека, превентивно истребившего всякую угрозу здоровью своего опорно-двигательного аппарата, спускался по ступенькам и сосредоточенно думал о побеге из-под конвоя. Подходящий случай представился ему сразу за бронированной дверью подъезда.
Случай имел малосимпатичный вид облезлого уличного кота невзрачной темной масти, идеальной для маскировки на асфальте и грязном бетоне. Кот, не имеющий ни имени, ни дома, устроился на ночлег прямо на ступеньке крыльца. Открывшаяся металлическая дверь его не потревожила, потому что нечувствительно прошла выше, над насупленной усатой-полосатой башкой, а вот легконогий Сева неожиданно для себя и для придремавшего матроскина вступил в плотный контакт с протяженным кошачьим телом. Он запнулся, ругнулся и кубарем покатился с высокого крыльца.
– Мь-мя-а-а-а! – во всю глотку взвыло оскорбленное животное, вынужденно улетая с крыльца во двор по низкой дуге.
– Шмульсоны! – знакомым голосом возмущенно взревел домофон. – Божьи одуваны! Уймите свою тварь!
– Не смейте нас оскорблять! – тонким козлиным голосом выкрикнула скрипучая форточка на втором этаже.
Эхо с готовностью понесло по колодцу двора последний сомнительный слог.
– Чего-чего? Вы еще и материться будете?! – неприятно изумился домофон.
– Бум! – громко подтвердил Полонский, достигший в падении асфальтированного двора.
– Ий-я-а-а-а! – завершая недолгий полет, кот с боевым криком каратиста боднул иномарку, любовно припаркованную в круге света от одинокого фонаря.
– У-а! У-а! У-а! У-а! – гигантским припадочным младенцем заревела машина.
Кособоко перепрыгнув с автомобиля на дерево, перепуганный кот закачался на ветке. С дробным стуком посыпались на землю спелые грецкие орехи.
– А ну, хто там дерево трясет, хулиганье, ворюги, вы этот орех сажали, поливали, растили, дармоеды?! – с полоборота завелась местная старожилка баба Клава, в попытке различить во мраке подлых негодяев опасно перегибаясь за подоконник.
Четко отреагировав на ореховый град, завопила вторая машина.
Из открывшегося окна слева от подъездной двери на шум выглянула синюшная складчатая морда. Увидев ее в тревожном свете ритуальной тыквы, старожилка баба Клава хрипло ахнула и мягко упала назад, в комнату.
Хрустнула пластиковая рама. Треснув оборванной занавеской, на балкон выскочил бритоголовый мужик в трусах и с пистолетом.
– Стой, стрелять буду! – страшным голосом прокричал он и тут же неприцельно пальнул в созвездие Стрельца.
Стрелец не принял вызов, но специально обученные люди, опера Тугриков и Голубовский, отреагировали как надо: шумно залегли в кустах у крыльца и из-под ненадежного прикрытия мусорной урны велели психованному стрелку немедленно бросить оружие.
Это справедливое требование было сформулировано в элементарных матерных выражениях, однако понимание сказанного дезориентированному и в высшей степени взвинченному автовладельцу затруднил виртуозный дуэт противоугонных сигнализаций.
Второй выстрел в небо больно ранил Малую Медведицу, после чего Тугриков и Голубовский тоже по разику шмальнули в звездные выси, авторитетно пообещали отправить в царствие небесное самого мужика в трусах и вызвали подкрепление.
Домофон, не тая неприятного изумления, возбужденно сообщил некой Маринке, что во дворе, кажись, бандитские разборки, и велел всем лечь на пол.
Неизвестно, входил ли в категорию «все» безымянный дворовый кот, но именно он с подкупающей готовностью рухнул на «пол», угодив на согнутую спину Тугрикова.
Рука опера, не ожидавшего коварного нападения с тыла, дрогнула, и разбитое шальной пулей стекло чердачного окна тонко, жалобно вскрикнуло. С мелодичным плачем посыпались вниз колкие стеклянные слезы.