Декамерон в стиле спа

Уэлдон Фэй

С тех пор как я завела себе мужчину и стала жить регулярной половой жизнью, приступы ни разу не повторялись. А жаль. Мне нравятся больницы, я без них скучаю. Меня привлекает драматичность ситуации, я люблю быть в центре внимания опытных специалистов, окружающих меня заботой. Нет, конечно, клиническая смерть сама по себе вещь малоприятная — когда останавливается сердце, весь организм в панике, — но к этому постепенно привыкаешь. По-моему, я даже не то что бы привыкла, а, как говорится, «подсела» на это. Только пока я вроде бы не слышала об исследованиях аденозиновой зависимости.

Хорошо зарабатывающим женщинам, как правило, не хватает времени на домашнее хозяйство и семью. Поэтому, думаю, они еще больше погрязают в бизнесе. Именно такими были и мои планы на будущее. Мужчины воспринимали меня как любовницу, а не жену, и такой подход меня вполне

устраивал. Я с удовольствием проводила выходные в обществе женатых мужчин, свободная от каких бы то ни было обязательств, и охотно возвращалась в свое уютное и аккуратно прибранное гнездышко. Целоваться я ненавижу — предпочитаю приступить к более серьезному делу сразу, но только не у себя дома. Мой распорядок не совпадает с нормой — ранние рейсы, поздние возвращения, подъем по будильнику. Все усложняется, когда рядом находится мужчина. Они ужасные копуши, не спешат забраться к тебе в постель и так же медленно выбираются из нее, приходят в себя, одеваются. Я же вскакиваю как ужаленная. Не выношу этот мутный сонный взгляд, укоризну в глазах, когда ты просишь их собраться и уйти. Романтических ужинов я тоже не люблю — сколько полезного можно сделать за это время, составить планов, заработать денег. К тому же мужчины жаждут безраздельного внимания, а я всегда о чем-то думаю и полностью не концентрируюсь на том, что происходит в данный момент.

— Прямо как тот епископ, который пытался разжалобить актрису, — отпустила сальную шуточку одна из слушательниц.

Лекторша метнула на нее сердитый взгляд и продолжила:

— Вот так я и жила. Что же случилось потом? В один прекрасный день я нарушила собственные правила, и все пошло кувырком. Вся жизнь наперекосяк. Вы только посмотрите на меня! В голове полная сумятица, ни тебе здравомыслия, ни рассудительности, сплошные чувства и эмоции. Раньше я была свободной и гордилась этим — ни домашних животных, ни родителей, ни начальства над душой, ни детей. Я жила сама по себе, ни за что не отвечала, ни перед кем не отчитывалась, а два или даже три раза в неделю получала бодрящую порцию аплодисментов. А потом я дала слабину, и теперь вместо оваций я дважды или трижды в неделю занимаюсь сексом с одним и тем же мужчиной. Работа стала для меня мучением. Завтра я по идее должна быть в Штутгарте, у меня там лекция на тему «Диккенс и сверхъестественное», но я все перепутала и забыла. Просто не могла сосредоточиться, потому что стирала мужскую рубашку.

Сюда я записалась, стремясь доказать себе, что могу вырваться из этого положения, превозмочь зависимость.

Последний приступ тахикардии случился у меня шесть месяцев назад в моем родном городке, когда я читала лекцию в своей бывшей школе. Я у них там единственная сумела выбиться в люди — вот и судите сами, что за убогая школа. Я приехала в родной город на десятилетие смерти моей матери. Возможно, приступ случился от волнения. По темпераменту мать была такой же, как я. Вечно не могла угомониться, и только отцу удалось как-то пришпилить ее к месту, словно бабочку. До него она трижды была замужем, имела кучу любовников и домашним хозяйством не интересовалась. Я появилась на свет вопреки всем ее попыткам не допустить этого. Ей был тогда сорок один год. Меня она не особенно любила. Видела во мне соперницу и ненавидела саму мысль, что, пока я расту и набираю красоту, она теряет ее. Из дома я уехала, едва почувствовав, что могу освободить родителей от своего присутствия. Когда она умерла от рака, я ничуть не горевала, не пролила ни слезинки и на время похорон специально уехала из страны. Но с годами стала вспоминать мать все чаще и чаще. Ее редкие приливы доброты, и как она учила меня читать, и улыбку, появлявшуюся на ее лице всякий раз, когда я умудрялась рассмешить ее. Перед тем как направиться в школу, я посетила ее могилу на кладбище в приходе Святого Панкрасия и даже немного всплакнула. Вот там-то я и расслабилась. Не следовало мне туда ходить. Я только закончила наставлять девочек — моя обычная тема «Если сомневаешься, делай», — когда сердце мое заколотилось в учащенном ритме, и я, взяв такси, рванула в одну из своих любимых больниц, находившуюся на полпути между моей бывшей школой и нынешним домом в Северном Лондоне. Конечно, можно было бы дождаться кареты «скорой помощи», но такси всегда быстрее, а я не лежачая больная.

— Ну здрасьте, здрасьте! — приветствовали меня в стационаре. — Всего третий раз за год. Это рекорд!

Они обещали быстро поставить меня на ноги. Я отказалась от каталки, сама прошла в процедурную,

разделась без посторонней помощи и с облегчением которого старалась не показывать, взгромоздилась на одну из высоченных жестких коек. Я не стала распространяться о том, что за последний год побывала в больницах Осло и Стокгольма, Канберры и Окленда, Портленда и Сиэтла. Намекнуть, что они не единственные, было бы невежливо.

На этот раз, возможно, из-за тоски по матери, мне вдруг отчаянно захотелось иметь семью, отца, сестру, возлюбленного или даже мужа — кого-то, кто приехал бы за мной в больницу, усадил в такси и отвез домой. Я вдруг поняла, что у меня нет такого человека, нет никого. Однажды я завела себе ассистентку, и она приехала ко мне в больницу в один из таких случаев. Однако, увидев меня бездыханной, упала в обморок, и мне же пришлось жалеть и утешать ее.

В тот день в больнице и без меня было масса хлопот — поступило много новых пациентов, — поэтому, вернув мое сердцебиение в норму и сняв последнюю кардиограмму, меня быстренько вытурили. Мне не дали, как обычно, поваляться в приемном покое, пожевать бутерброды и послушать байки о жизни по ту сторону цветастых больничных занавесочек. Нет, меня выписали и велели ехать домой отдыхать. И я, выйдя за больничные двери, даже всплакнула.

Было темно и дождливо, Черные такси проносились мимо, все, как одно, занятые в пять часов утра. Когда из подъехавшей наконец развалюхи меня спросили, не подвезти ли куда, я с готовностью плюхнулась на заднее сиденье, поскольку переднее было завалено бумагами и какими-то канистрами. Обычно я езжу только на черных такси. Частники дешевле, но считаются сплошь насильниками и маньяками. Однако в тот день мне было все равно. Вместо того чтобы праздновать очередную победу над смертью, я хотела поскорее оказаться дома и выплакаться.

По водителю явно плакала психушка, типичный маньяк — чернявый, растрепанный, по-английски ни бум-бум. Гражданство таким не дают. Он сидел, вцепившись в баранку, волосы длинные, как у хиппи, но явно не из-за убеждений, а по причине нехватки денег на стрижку и даже мытье. Шея у него была такая же черная и немытая. Я назвала ему свой адрес на Масуэлл-Хилл. Он сказал, что знает такую улицу, и, видимо, не врал, по крайней мере повернул в нужном направлении.

Гнал он так, что у меня волосы встали дыбом. Я уж подумала, не пришла ли за мной смерть. Сколько раз я ускользала из лап этой мрачной подруги — так, может, ей надоело и она всерьез решила меня прибрать? Вот и водила мой гнал так, словно заметил старуху с косой у нас на хвосте. То и дело нырял в переулки, стукался об углы, нигде не тормозил, а только наращивал скорость. Скорее всего он никогда не посещал курсов вождения, я уж не говорю о страховке или водительских правах. А зачем такому отщепенцу беспокоиться о столь серьезных вещах? Он тащился от визга шин, особенно на спусках, и от того, что перебудил полгорода. Ему очень хотелось поболтать. А мне почему-то нет. Он спросил, не плохая ли я девчонка, раз оказалась в столь поздний час на улице одна. Уязвленная таким вопросом, я ответила «нет», и он, кивнув, поверил мне на слово.

— В вашем городе женщине нельзя быть одной, — сказал он. — В Приштине и то лучше.

— Зато в моем городе женщина не обязана ходить в парандже, — огрызнулась я.

На это он возразил, что в Косово женщины вполне свободно разгуливают без паранджи, только мужикам тамошним от этого хуже, поскольку они вынуждены всё время смотреть на некрасивых женщин. Такое чудовищное заявление покоробило бы кого угодно, и я прямо сообщила ему об этом. Он сказал, что меня приятно видеть и без паранджи. Я восприняла это как заигрывание и быстро сменила тему, поинтересовавшись, как давно он приехал в эту страну. Оказалось, парень живет здесь уже семь лет. И, как выяснилось, не женат. Мусульманин он или христианин, я спрашивать не стала — в тонкостях этой проблемы все равно не разбираюсь. Да и вопрос мог показаться ему оскорбительным — как и мне, когда он спросил, не шлюха ли я.

Я пояснила, что оказалась на улице в столь поздний час, потому что была в больнице. Видимо, опять захотела, чтобы меня пожалели. Даже самой стало противно. Тогда он сбавил скорость и поехал медленно и осторожно. Я попросила его рассказать о себе.

— Живу, как собака, один, — сообщил он. — Ни тебе семьи, ничего.

— Как собака? — удивилась я и объяснила, что в нашей стране собаки живут с людьми и от одиночества не страдают. Может, это у них, в Косово, бедные животные сидят на цепи или бегают беспризорные по улицам под градом мальчишечьих камней?