Дела и речи
Шрифт:
Я предлагаю побежденным убежище, в котором им отказывает бельгийское правительство.
Где? В Бельгии.
Я оказываю Бельгии эту честь.
Я предлагаю убежище в Брюсселе.
Предлагаю убежище в доме № 4 на площади Баррикад.
Пусть побежденный, бежавший из Парижа, пусть любой из участников объединения, именуемого Коммуной, в избрании которого Париж принял очень незначительное участие и которого я лично никогда не одобрял, пусть любой из этих людей, будь то даже мой личный враг — тем более, если это мой личный враг, — постучится ко мне в дверь; я ему открою. В моем доме он будет неприкосновенен.
А что, если я окажусь вдруг
Как бы то ни было, изгнанник-коммунар будет принят в моем доме, побежденный найдет приют у изгнанника — сегодняшний побежденный у вчерашнего изгнанника.
Я не колеблясь скажу: оба они заслуживают уважения.
Слабый оказывает покровительство слабому.
Пусть человек, объявленный вне закона, войдет в мол дом. Пусть кто-нибудь попробует изгнать его оттуда.
Я говорю сейчас о политических деятелях.
Если ко мне в дом явятся, чтобы арестовать бежавшего коммунара, пусть арестуют меня. Если его выдадут французским властям, я последую за ним. Я сяду вместе с ним на скамью подсудимых, и среди поборников права, рядом с коммунаром, побежденным Национальным собранием Версаля, увидят республиканца, изгнанного Бонапартом.
Я выполняю свой долг. Принцип прежде всего.
И еще несколько слов.
Можно с уверенностью сказать, что Англия не выдаст бежавших коммунаров.
Зачем же ставить Бельгию ниже Англии?
Слава Бельгии в том, что она является убежищем. Не отнимайте у нее этой славы.
Защищая Францию, я защищаю Бельгию.
Правительство Бельгии будет против меня, но бельгийский народ будет на моей стороне.
Что бы ни случилось, совесть моя будет чиста.
Примите, милостивый государь, уверения в моих лучших чувствах.
Виктор Гюго.
II
Редактору газеты «Эндепанданс бельж»
Брюссель, 1 июня 1871 года
Сударь!
Я только что прочел отчет о заседании палаты. Я благодарю красноречивых людей, которые защищали — не меня, так как я ничто, а правду, которая превыше всего. Что же до распоряжения правительства, касающегося меня, то я предпочел бы обойти его молчанием. Высланный должен быть снисходительным. Я должен, однако, ответить на два замечания — замечание министра и замечание бургомистра. Министр, г-н д'Анетан, согласно отчету, находящемуся перед моими глазами, огласил запись какой-то беседы, «подписанной мною».Подобная запись мне не предъявлялась, и я ничего не подписывал. Бургомистр, г-н Анспах, сказал относительно рассказа о событиях, написанного моим сыном: «Это сказки».Между тем рассказ этот является чистейшей правдой, в нем ничего не преувеличено, а скорее даже смягчено. Г-н Анспах не мог этого не знать. Вот в каких выражениях я сообщил об этих событиях полицейским чиновникам, явившимся ко мне: «Этой ночью один дом, а именно мой дом, в котором живут четыре женщины и двое маленьких детей, подвергся неистовому нападению какой-то банды. Бандиты угрожали смертью, камнями разбивали окна, пытались вскарабкаться по стене и выломать дверь. Налет начался в половине первого ночи и закончился в четверть третьего, на рассвете.
Этот налет — циничнейшее преступление. Королевскому прокурору следовало прийти в мой дом в шесть часов утра; следовало немедленно в юридическом порядке установить на месте картину преступления; следовало тут же начать судебное расследование; следовало немедленно получить показания пяти свидетелей: трех служанок, вдовы г-на Шарля Гюго и мои. Все это не было сделано. Не пришел ни один представитель следственной власти, не была произведена предписываемая законом проверка повреждений, не был составлен протокол. Завтра почти все следы нападения исчезнут, а свидетели разъедутся; намерение закрыть на все глаза в данном случае очевидно. Оглохшая полиция, ослепшее правосудие. Не пожелали получить в юридическом порядке ни одного свидетельского показания, а главного свидетеля, которого прежде всего надо было бы позвать и выслушать, высылают.
Сказав все это, я уезжаю.
Виктор Гюго.
III
Господам Кувреру, Дефюиссо, Демеру, Гильери, Жотрану — представителям бельгийского народа
Люксембург, 2 июня 1871
Господа!
Я считаю своим долгом поблагодарить вас: не от своего имени, ибо в столь важных вопросах роль моя ничтожна, а во имя права, которое вы хотели отстоять, и во имя правды, которую вы хотели выяснить. Вы поступили как справедливые люди.
Я глубоко тронут предложением предоставить мне убежище, которое сделал в благородных и прекрасных словах красноречивый инициатор запроса г-н Дефюиссо. Я им не воспользовался. Чего доброго, каменный дождь двинулся бы вслед за мной, а я вовсе не желал бы, чтобы он обрушился на дом г-на Дефюиссо.
Я покинул Бельгию. Все хорошо.
Что же касается самого факта, то он очень прост.
Осудив преступления Коммуны, я счел своим долгом осудить и преступления реакции. Мое одинаковое отношение к обеим сторонам не понравилось.
Нет ничего более неясного, чем политические вопросы, осложненные вопросами социальными. Эта неясность, требующая исследования и иногда смущающая историю, служит защитой побежденным всех партий, каковы бы они ни были; она их оберегает — в том смысле, что она требует изучения. Во всяком случае поражения надо разобраться. Так я думал. Расследуем, прежде чем судить, и особенно прежде чем осуждать, и особенно прежде чем казнить. Я считал этот принцип бесспорным. Но оказывается, куда лучше сразу же убивать.
Я думал, что бельгийское правительство, учитывая положение, в котором находится Франция, оставит свою границу открытой, сохранит за собой право проверки, нераздельно связанное с правом убежища, и не станет выдавать всех беженцев без разбора французской реакции, которая всех их без разбора расстреливает.
И к наставлению я присоединил пример, заявив, что я лично желаю сохранить за собой право предоставлять убежище в своем доме и что, если даже об убежище будет молить мой враг, я открою ему свою дверь. За это на меня сначала произвели ночное нападение 27 мая, а затем выслали из страны. Эти два факта находятся во взаимной связи. Один дополняет другой; второе действие оправдывает первое. Будущее рассудит.