Дела семейные (сборник)
Шрифт:
– Ну, и скатертью ему дорожка, твоему Виктору, если он ждать не может! А ты тут посидишь, погодишь. Нужна ты ему – воротится, заберет!
В эту ночь в первый раз легли врозь и не разговаривали больше. Тетя Груша только перед утром заснула, а когда очнулась, Альки уже не было. Мать решила, что она пораньше пошла на свеклу. Но оказалось, что и тяпка стоит в сенях, и сапоги.
Тетя Груша вышла в огород, позвала тихонько два раза: «Алька, Алька!» Но никто не отозвался, только ветер гулял в высокой картофельной ботве и гнул молодые яблони.
Не помня себя, тетя Груша бежала две версты полем до станции. На платформе увидела парня в модном плаще, в шляпе и рядом с ним Альку с небольшим, сиротским узелком. А вдали уже тянулся пассажирский состав.
– Стой, стой! – закричала тетя Груша что было голоса. – Погодите! Это еще как придется тебе девку без расписки увезти! Я еще не в гробу лежу, да и сыну в Тулу напишу, он тебе жизни даст!..
Аля стояла, до смерти испуганная, широко раскрыв глаза. А жених ее только чуть смутился и спросил спокойно:
– Что вы, мамаша, против меня имеете?
– Ничего не имею, – переведя дух, сказала тетя Груша. – Только ты зарегистрируйся. Увезти успеешь.
– Странная вы, мамаша, – пожал плечами Виктор. – Ведь вам объяснили ситуацию…
Тетя Груша тоскливо вздохнула.
– Милок, какая тут ситуация, когда девка может погибнуть ни за что! Уважь, запишись сперва!..
Со станции все трое шли молча, и чтобы никто их не видел, – огородами. Как только открылся сельсовет, молодые отнесли заявление. А на другой день Виктор один поехал в свой Павелец.
– Ну, чего же ты? – виновато спросила мать расстроенную Альку. – Ведь через неделю, сказал, воротится. Пока хоть барахлишко кое-какое подсоберем. А то ведь стыдища: хотела с двумя рубашонками убечь!
Но «барахлишко» не понадобилось: в назначенный день жених не вернулся. Обе они, и Аля и мать, пришли к поезду, но напрасно шарили настороженными глазами по дверям вагонов. Встречали они и на другой день, и на третий, по утрам дожидались на свороте с дороги почтальона, а на четвертый день уже не пошли встречать. Сидели дома, растерянные и одинокие.
– Алюшечка, может, это я ему что грубо сказала?
– Нет, мама, ничего не грубо…
Алька словно забыла, что совсем недавно хотела убежать от матери, бросить ее одну. Теперь она жалась к ней, как цыпленок к квочке перед дождем, не отходила ни на шаг. О женихе же не говорила ни слова.
Прошло больше месяца, и вдруг он неожиданно явился под Успение. Народ весь был на свекле, шла уборка. В поле жених не пошел, ждал, когда стемнеет и Алька вернется домой. Они с матерью не успели сапоги от грязи оскрести, соседский мальчишка принес от Виктора записку.
– Не ходи, – посоветовала тетя Груша. – Нуждается – пусть сюда придет.
– И здесь не нужен! – вдруг отрубила Аля.
В сумерках жених долго стучался, пока ему открыли. Тетя Груша, чтобы не помешать разговору, юркнула в сенцы и там припала
– Где же это ты пропал? – после долгого молчания тихо спросила Алька.
– Дела были… – неопределенно ответил Виктор, посматривая в темное окно. Куда только девались его прежняя разговорчивость и улыбочки во весь рот!
– Письмо все-таки мог бы написать.
– Чего писать!.. Приехал ведь. Едешь, что ли, со мной?
– Еще подумаю…
– Думай побыстрей… Пока я сам не передумал. Предлагаю по-честному, а упрашивать не буду. Тем более что дома мне такой спектакль устроили… Не знал, в какую дверь бежать.
– Из-за меня? – вздрогнув, спросила Аля.
– Ясно. Если, говорят, каждый раз, куда поедешь, жен привозить будешь…
Тетя Груша по ту сторону стены замерла, не дышала. И в избе тоже долго было тихо.
– Ну, так как? – спросил наконец Виктор.
– Никак. Не поеду я с тобой, пусть не пугается твоя родня.
– Понятно… – Виктор поднялся. – Знал бы, и на дорогу не тратился. Хочешь честно поступить, так дураком и остаешься.
Алька быстро подошла к комоду, вынула из коробочки новенькую красную десятку.
– На тебе, честный, за оба конца. Сдачи не надо.
Он отшвырнул деньги и уже злобно сказал:
– Надумаешь, сама теперь в Павелец приезжай. Там и я с тобой по-другому поговорю!..
В Павелец Аля не поехала. Она долго держалась, но как-то холодным октябрьским вечером в первый раз заплакала, испугав мать. И ничего не хотела объяснить.
– Какого же ты беса, прости меня бог, квелишься? – не выдержала тетя Груша. – Любишь его – шла бы. А нет – из ума вон!
Но только месяца через два поняла мать, «какого беса»… Ахнула жалобно:
– Ой, сменяла ты ясный день на непогодь!.. Куда мне теперь с тобой?.. – И заплакала горько-горько.
В душе-то мать строго Альку не судила: сама была не без греха. Осталась вдовой с тремя ребятами, и замуж с такой оравой никто уже не позвал. Пока была помоложе, видели деревенские Грушу Ягодкину и с учителем-инвалидом, и с бригадиром. И из города какой-то приезжал под видом, что охотник. Осудить, конечно, все можно… Теперь уж стали забывать: скоро пенсия выйдет, глаза выцвели, кожа на щеках запеклась, голос осип от частой простуды в поле. От плотной когда-то косы остался мышиный хвостик – на одной шпильке держится. А ведь красивая была женщина, шустрая, не хуже дочери! Жизнь только была не та…
Но от соседок тете Груше нужно было теперь как-то отговариваться, оправдывать дочь:
– А твоя принесет, на межу, что ли, кинешь? Тоже растить станешь. Кровь-то своя!.. Куда денешься?
Альку мать очень жалела, хотя та вместе с первыми и последними слезами легко вылила всю горечь и теперь держалась очень бодро, словно никакого греха за собой не знала. И мать досадовала невольно на такую беспечность.
– Отсыпай последние спокойные-то ноченьки: уж он тебе звону даст, он тебе в кости ломоты добавит!