Дела семейные (сборник)
Шрифт:
Аля загадочно улыбалась. Носила она легко, даже не подурнела, и ни одного пятна не кинулось ей в лицо. И работала как ни в чем не бывало, и не пыталась спрятать, скрыть от чужих глаз затвердевший, будто вскормленный на одной картошке живот. Одно беспокоило Алю: она боялась рожать, потому что за свои девятнадцать лет не претерпела ни одной крепкой боли и ни разу ее мать не водила к врачам. Один только раз; помнится, она прыгнула босой ногой на разбитую бутылку, но тут же сама вытащила осколок из пятки,
– Мам! – проснувшись как-то ночью на последнем месяце, жалобно спросила Аля. – А резать меня там не будут?
– Только им и делов – таких дурочек резать! Ножиков не хватит.
Когда тетя Груша проводила Алю в район, в родильный дом, – посидела там в приемной, поплакала в мятый мокрый платок. Услышала, что родился внук, спохватившись, побежала до магазина, развязала тугой узелок на том же платке, достала деньжонок, купила бязи на шесть пеленок, голубое одеяльце и погремушку – зеленого попугая. И уж, конечно, не удержалась, стала объяснять продавщице:
– Регистрировать понесем, убрать во что-то надо. Ты погляди, каких теперь ребят нарядных приносят! А мы что ж, ай не работаем обе? Отрежь мне, Нюша, батистику на пододеяльничек. Дорогой он? Ну, все равно режь!
Потом долго сидела у дочери. Показали ей и внука.
– Это хорошо, что парень, – сказала тетя Груша раздумчиво. – Парень уж тебе такого гостинца не поднесет… Ешь передачку-то. Завтра творожку откину, привезу тебе. Петушка, может, зарубить?
Аля чуть повела головой: ничего, мол, не надо.
– Малышочка-то как назовем? – ласковее спросила мать. – Имечко еще не обдумала?
– Славиком хочу, – счастливо щурясь от сознания, что все страсти уже позади, сказала Аля. – Станиславом. Правда, хорошо?
…Так обернулась она, девчонка из деревни Гуськи, матерью-одиночкой, и появился в этой деревне мальчик Станислав Ягодкин, которому отчество записали не по отцу, а по дедушке – Павлович. В день, когда записывали ему это имя, тетя Груша выпила в кругу близких, вышла, веселая, на выгон вместе с внуком, показывала всем его безволосую головку, целовала ее и приговаривала:
– А мы вот они какие! Родите вы таких!
По первому снегу Аля посадила своего сына в коробок и повезла катать по деревне. Она считала, что ей нечего прятаться: кому он может помешать, ее маленький сынок, такой спокойный, милый и чистый, розовый, как вымытый водой камешек? Наоборот, ей казалось, что, увидев ее мальчика, все непременно должны улыбаться, щелкать ему языком, брать на руки, подкидывать. Да оно почти так и было: ребятишки рождались в Гуськах нечасто, и уж стали забывать те времена, когда их в каждой избе была дюжина, неумытых и бесштанных.
– А все же ты зря людям глаза не мозоль, – осторожно советовала мать. – Кто с тобой порадуется, а есть такие, что и осудят. А ты таскаешь его повсюду, словно ты не мамка, а нянька…
Случалось и так, как говорила тетя Груша. Были и такие, которые зло подшучивали:
– А кто это у нас в Павелец собирался?
Тетя Груша, когда такие намеки слышала, кидалась наседкой:
– Да что ж нам теперь – в омут головой сигать? Какие люди – собаки, прости ты меня бог! Из чужого горя смех делают!
И думала тоскливо, глядя на беззаботную до поры до времени Альку, играющую со своим мальчонкой: «Не понимает, дурочка, что над своей головой сотворила! Я жива, а меня не будет, кому они нужны?.. Встретит человека, а он первое дело спросит: где, мол, ты малого-то купила? Вот тогда уж не смех ей будет!»
Но Аля материных тревог не разделяла. Ей казалось, что еще очень много хорошего может быть у нее впереди и люди не будут ей мешать.
…В этот день с утра был дождь, грозовой, сильный. Поле набухло как ржаная опара. Накануне на свекле работала машина, нарезала букеты по черной, жирной земле. Сегодня нужно было бы идти на прорывку, но тучи не расходились.
– Дождевик надень да ступай, – посылала мать Алю, когда чуть перемежилось. – Не размокнешь, ай ты сахарная? После дождя и редить-то любо. Неравно завтра опять прольет. Тогда и вовсе в эту пучину не влезешь.
Але не очень хотелось слезать с теплой лежанки, где она играла со своим Славиком, которому уже пошел второй год. Но если мать сказала – лучше идти, а то раскричится и вечером из дома не пустит. Она спрыгнула, стала одеваться, а мальчишка сразу же перекочевал на бабкины руки.
– Ох ты связа наша! – сказала тетя Груша, а сама тянулась поцеловать его в светлое темечко. – Без тебя мы сейчас в четыре-то руки так бы наддали!..
Когда Аля вышла на улицу, дождя уже не было и стало очень тихо… Казалось, слышно, как сбегают капли с осота, как распрямляется примятый молодой овес и стремится кверху теплый парок от чернозема. Дорога, на которой еще вчера перинкой лежала серая пыль, стала черная и вязкая, как смола, заплыла лужами, и в них купались прыткие воробьи.
На участке свекла стояла бодро, несмотря на дождь, подняв, как заяц, зеленые уши. Над бороздами расплывался белый пар. А с полудня начало так греть, что свекольные листья, казалось, под руками растут, набухают.
– Алька, это ты там?!
Аля оглянулась: мимо участка со станции шла Дуська Кузина. Каждое лето приезжала она в Гуськи навестить родню. Заходила всегда и к Ягодкиным: Дуськина старшая сестра доводилась тете Груше невесткой.
– Помоги чемодан донести. Ей-богу, без рук осталась!..