Делать мнение: новая политическая игра
Шрифт:
"Мы отказываем господину Гийому в праве выступать от имени всех земледельцев. Что это, мания величия или просто смешная привычка присваивать себе с добровольного согласия других или с помощью силы авторитарное и полное право представительствовать от имени всех земледельцев, испытывая при этом глубочайшее презрение к свободе профсоюзов?
– спрашивалось в передовице Аксьон агриколь де Франс (февраль-март 1982 года), профсоюзной газеты Французской федерации сельского хозяйства (малочисленного профсоюза, конкурирующего с НФПСП, проще говоря, стоящего "правее"). Далее в передовице говорилось: "Определить представительность каждого профсоюза - нелегкая задача. Совершенно очевидно, что для г-на Гийома позиция прежнего правительства было привлекательна тем, что она была гораздо более простой: никакого анализа репрезентативности, выбирают один единственный профсоюз и говорят, что с ним согласны все сто/223/ процентов!" Малочисленные профсоюзы, конкурирующие с НФПСП, которые хотят получить официальное признание их представительности и против которых НФПСП организует свою демонстрацию, сразу ставят самый главный для всякой манифестации вопрос: они претендуют на роль выразителя мнения по крайней мере определенной части социальной группы и стараются обосновать свою претензию, организуя свои манифестации и опровергая утверждение, что сельское население однородно и едино и потому может быть представлено одним профсоюзом. Анализ профсоюзных газет, вышедших до или сразу после этой манифестации, показывает, что конфликт между профсоюзами касается не столько конкретного и конъюнктурного характера требований, поскольку все требуют более или менее одного и того же, сколько проблемы монопольного права на представление интересов всего крестьянства, которое присвоила
"Правомерно ли претендовать на монопольное представление интересов всех земледельцев?" - спрашивает журналист у Франсуа Гийома (Нувель литтерер, 25-31 марта 1982 года). Этот вопрос, который без сомнения может быть задан руководителям любой так называемой "представительной" организации, особенно уместен, когда речь идет о сельском мире, учитывая, как мы уже отмечали, его географическую и социальную дисперсию. Представление интересов "всего крестьянства", осуществляемое НФПСП, позволяет более ясно увидеть способ символического воздействия, осуществляемого/224/ данной манифестацией. В отличие от анонимной и беспорядочной толпы, которая не имеет определенной политической цели и может быть сведена к чисто арифметическому сложению случайно собравшихся индивидов, выставление напоказ разнообразия этой категории имело целью превратить манифестацию в упорядоченное шествие делегаций, где каждый, шагающий под своими плакатами земледелец, заявляя о себе, представляет всех земледельцев своего региона или департамента. Явное структурирование шествия, в котором все земледельцы, как отмечали журналисты, демонстративно "выстроены по районам, департаментам или кантонам" (Либерасьон, 24 марта 1982 года), является продуктом специфической политической работы, цель которой - внушить, что данная конкретная и непосредственно наблюдаемая группа манифестантов представляет нечто большее, чем саму себя, что она есть своего рода уменьшенная модель - очевидная, видимая и бесспорная - целой социальной категории, одним словом, что профсоюзные руководители отнюдь не только представляют своих активистов или даже группу манифестантов, но что они являются выразителем мнения невидимой группы, значительно более обширной, чем та группа, которая участвует в шествии. "Несмотря на удаленность многих от столицы" - читаем в брошюре, выпущенной НФПСП в 1983 году в честь столетия аграрного профсоюзного движения, - несмотря на посевную, каждый район, каждый департамент, каждая коммуна отправляют в Лариж 23 марта 1982 года своих представителей. Всего лишь через три недели после того, как Президентом ФНПСП был брошен клич, 120000 крестьян ответили "готовностью участвовать в этой исторической манифестации профсоюзного единства" [6] (брошюра была выпущена на деньги НФПСП). Трудно найти лучшую иллюстрацию логики двойного делегирования, содержащуюся в этом типе шествия, а также функции навязывания, осуществляемой с помощью множества плакатов и транспарантов, которыми демонстративно размахивают манифестанты. Впрочем, разве они в большинстве своем не являются профсоюзными активистами, разве они не чувствуют себя в этом качестве легитимными представителями "базы", и неважно, охвачена ли она профсоюзами, или нет?
В коммюнике, переданном органам прессы накануне манифестации, НФПСП уточняла, что в Париж прибудет по 1000 крестьян от каждого департамента (включая заморские) - и даже по 2000 человек от Севера, Соммы и Парижского бассейна. Это/225/ было сделано для того, чтобы заранее предупредить прессу о чрезвычайно широком географическом представительстве крестьянства: "массы крестьян из всех департаментов заполонили Париж" - прокомментирует на следующее утро одна из газет. Большинство газет также не сможет избежать упоминания об особом многообразии манифестантов, так удачно подсказанного самой организацией манифестации, этот аспект в газетах подчеркивается с помощью описания некоторых региональных стереотипов, иногда фольклорного характера: "Берет или кепка, надвинутая на глаза, обветренное, закаленное ветрами лицо. Там были все - от хлеборобов Парижского бассейна до животноводов Савойи, виноградари Юга, все категории крестьян" (Круа, 24 марта 1982 года); "Они приехали со всех концов Франции: крестьяне из Жэра в зеленых и желтых кепках НФПСП; виноделы из Бургундии, чтобы сказать свое "нет" созданию Службы вин; крестьяне из Оверни в черных блузах и шляпах; свекловоды из Иль-де-Франс и с Севера; кукурузоводы Ланда, профсоюзы огородников и овощеводов (Монд, 25 марта 1982 года); "мы здесь, чтобы защитить наш бифштекс", - это говорит крестьянин из Арденн (...). Земледельцы Лос-и-Гарроны написали: " + 16%". Представители Реюньона и Мартиники требуют "настоящей цены на наши продукты, тростник, герань, бородач" (...). "Кресс-салат из щавеля", - написали крестьяне Мозеля (...). Бретонец играет на аккордеоне известный напев "шляпы круглые у них", а молодые люди из Верхней Савойи звенят в коровьи колокольчики (...). Крестьяне из Обы надели традиционные темно-синие блузы (...). Не говоря уже о 35 тракторах из Иль-де-Франс (Фигаро, 24 марта 1982 года); и т.д.
Численность участвующих в манифестации по призыву политических или профсоюзных организаций является одним из важных аспектов таких скоплений людей, поскольку все участвующие в них стороны рассматривают этот аспект как объективный и неоспоримый показатель, позволяющий определить, существует ли движение протеста, и могут ли те, кто выступает в качестве "представляющих интересы" групп, считаться легитимными выразителями их интересов на возможных переговорах с властью. Уличная манифестация стала мирной формой протеста потому, что эта буквальная демонстрация численности оказывает на власть определенное влияние. Существует как бы некий исторически постепенно сложившийся негласный договор о неписаных правилах этой формы политической борьбы. "Все ждут 4 числа. Профсоюзы выжидают,/226/ чтобы померяться силой. Правительство ожидает, что же будет. А вечером после манифестации мы проанализируем выводы, которые можно будет из нее извлечь" - так, например, говорил 2 декабря 1986 года по общенациональному радио Алэн Деваке по поводу выступлений студентов и лицеистов. В этих словах как нельзя лучше выражено, что символическое воздействие возможно лишь в отношении тех, кто предрасположен его таковым воспринять и кто особенно чувствителен к нему. Понятно также, что Деваке - этого интеллектуала, которого называли "случайным человеком в политике"* - упрекали в излишней прямоте не только его коллеги по правительству, более искушенные политические стратеги, но также руководители комиссий, расследовавших эти события. Численность манифестантов символически воздействует на тех, кто воспринимает этот критерий в качестве решающего. Выступления против проекта унификации системы образования в 1984 году (т.н. проект Савари**), мирным путем заставили власть уступить и добились отмены проекта только благодаря многочисленности манифестаций. В свою очередь эти выступления были очень мощными именно потому, что, по крайней мере, в демократических системах само собой разумеется, что манифестация такого "исключительного размаха" не может так или иначе не повлиять на власть. Манифестации собрали граждан, представляющих достаточно привилегированные социально-профессиональные категории, достаточно неискушенные в такого рода акциях, многие из которых никогда прежде в них не участвовали. Когда манифестации находятся под запретом, как это происходит в условиях авторитарного режима, то они собирают, как правило, лишь активное меньшинство или представляющих отдельные социальные группы отчаявшихся граждан, чьим единственным орудием воздействия на политическую власть является их собственная физическая сила. Такие манифестации, будучи настоящей демонстрацией физической силы, носят исключительный характер, они редки, опасны, и, тем самым, крайне избирательны, как в социальном, так и количественном
* Все сходятся на том, что этот "молодой выпускник университета", который при его назначении заявил, что он "никогда не будет лгать", мало пригоден для политики. Он недолго оставался на посту генерального секретаря РПР, будучи назначен Ж.Шираком в 1978 году, 6 декабря он подал в отставку (хотя министр образования Франции, опытный профессиональный политик, удержался на своем посту) после того, как был отклонен проект реформы, несмотря на то, что сам он активно сопротивлялся этому: "Правительство не уступает улице, я не сдаюсь перед толпой".
** Савари - тогдашний министр образования Франции- прим. перев.
мирной и признанной, то она может привлечь гораздо больше участников, особенно если количественный аспект этой акции считается решающим. Иначе говоря, знание того, что многочисленные выступления могут заставить власть пойти на уступки, делает возможным проведение таких выступлений.
Так называемые "представительные" манифестации за счет большого числа участников, привлекаемых ценой специфической, часто весьма дорогостоящей работы по мобилизации (аренда специальных автобусов и поездов и т.д.), а также добровольных усилий активистов, стремятся укрепить и расширить свою представительность, имея в виду переговоры с политической властью. Чем более многочисленны манифестации, тем более заинтересованные организации могут претендовать на то, что они представляют не конкретную группу манифестантов, а целую социальную категорию. Когда, например, 100000 земледельцев дефилируют по улицам Парижа, то в глазах политико-журналистского класса и даже самих манифестантов это не просто земледельцы, которые участвуют в манифестации, но все земледельцы. Точно так же, когда в Версале 800000 человек участвовали в выступлениях в марте 1984 года против проекта реформы Савари, то они были определены как "все французы" ("Вышли и учащиеся элитарных колледжей 16 округа, и учащиеся школ и профессиональных лицеев рабочих пригородов)", - писала, например, Франс- Суар (хотя та же газета опубликовала результаты первого из проведенных опросов о социальном происхождении манифестантов, согласно которым рабочие составляли лишь 1% участников выступлений). Будучи символической целью, численность манифестантов становится неизбежным предметом "торгов" между властью и организациями, призывающими к выступлениям, именно она позволяет понять, почему службы министра внутренних дел и префектуры полиции с самого начала занялись выработкой претендующих на объективность методов точного подсчета манифестантов, как если бы речь шла о выборах. "Здесь, - писал, например, журналист из Монд по поводу демонстрации в защиту частной школы, произошедшей в Версале в июне 1984 года, - цифры демонстрировали свою силу, и власть должна была стойко выдерживать удары, наносимые одним символическим счетчиком, Пьером Бельмаром, радиоведущим, специализирующимся на массовых акциях популистско-гуманитарного характера, который передавал свое возбуждение продвигавшейся вперед манифестации. Информация, которую он сообщал каждые пятнадцать минут, вызывала восторженные крики толпы на/228/ улице: "Согласно хорошо информированному источнику, сообщал ведущий-активист, - нас уже 400000." Затем под бурный взрыв аплодисментов: - "600000! Нас уже 800000!"
Представления журналистов
Как мы отмечали, еще в конце 19 века Тард указывал на фундаментальную роль прессы в конструировании политического события и в ее "воздействии" на манифестации. За этим утверждением легко можно было бы предположить целую философию сознательного манипулирования и расчетов, что не соответствует действительности. То, что говорят о событии и что в нем усматривают, в действительности является результатом наложения определенных свойств группы, которая таким образом предстает перед обществом, и категорий восприятия - как социальных, так и политических - определенной группы журналистов. Манифестации полностью включаются в политическую игру только тогда, когда о них говорит пресса. Если даваемые журналистами отчеты о манифестациях и комментарии к ним часто противоречат друг другу, то это потому, что речь идет о сложных коллективных акциях, которые могут служить настоящими проверочными тестами журналистских кругов. Реакции политических деятелей и содержание газетных статей чаще всего практически полностью вытекают из позиции, занимаемой газетой внутри крупных течений, структурирующих политическое поле. Вопреки тому впечатлению, которое стремятся создать актеры движений протеста, большинство манифестаций по самой своей природе далеко не являются очевидными и однозначными социальными акциями. Фактически манифестация представляет собой совокупность тысяч индивидуальных акций, более или менее тщательно режиссируемых и контролируемых их организаторами и более или менее эффективно организованных службой порядка самой манифестации. Манифестация может допустить несколько главных или второстепенных "происшествий", которые в зависимости от места, занимаемого в зачастую довольно длительных шествиях или в соответствии с категориями восприятия (в частности, политических) участников, наблюдателей или зрителей, могут привести к очень различному "видению" шествий, которые объективно чаще всего весьма разнородны. Участники видят лишь очень малую часть манифестации и нередко отчаянно пытаются, взобравшись на скамейку, на фонарь, или подпрыгивая на месте, охватить/229/ взглядом картину всего шествия, в котором они участвуют. Оказавшись актерами и зрителями одновременно, участники ждут события, предусмотренного или непредвиденного, желательного или вызывающего страх, - которое не может не случиться, когда само действие стремится стать "событием". Люди стараются увидеть что-то, не зная толком, что именно, некоторые хаотично перемещаются в гуще демонстрации, примыкая то к одним, то к другим группам, которые то образуются, то распадаются.
Каждый манифестант, - речь здесь идет о студенческих выступлениях 1986 года, немного напоминает Фабрицио*, попавшего на поле битвы при Ватерлоо, в том смысле, что он может иметь всего лишь частное видение развития событий: он видит лишь только то, что находится рядом с ним ("Я шел во главе демонстрации и потому не мог видеть всего происходящего", - заявляет, например, руководитель студенческой демонстрации), при этом вовсе необязательно, что он понимает все то, что видит. (Так, например, членов студенческой службы порядка, которые во время столкновений с представителями конкурирующей манифестации спрятались за полицейскими кордонами, некоторые манифестанты искренно считали провокаторами, охраняемыми полицией). Особенно чутко этот руководитель реагирует на все более или менее обоснованные слухи, распространяющиеся среди манифестантов (не случайно члены студенческой службы порядка должны пользоваться специальным кодом, позволяющим идентифицировать информацию, поступающую именно от этой службы). Когда 4 декабря 1986 года в 17.30 на площади Инвалидов начались жестокие столкновения между несколькими сотнями молодых людей, о них практически никто из манифестантов ничего не знал, а первые газовые атаки полиции, начавшиеся около 20 часов, многие приняли за "фейерверк".
Казалось бы, что "охватить" все могут только журналисты, поскольку они являются профессиональными зрителями, и их ремесло состоит как раз в том, чтобы "освещать события", располагая для этого не только информацией, полученной от организаторов, но и техническими средствами, позволяющими наиболее полно отслеживать ход событий (к их услугам репортеры на мотоциклах, фотографы, передвижные установки с аппаратурой, магнитофоны, радиотелефоны и т.п.), а также взглянуть на них с высоты (с помощью вертолетов). Тем не менее, даже журналисты не могут увидеть всего, настолько этот тип события является результатом тысяч действий, в разной мере/230/
* Фабрицио - главный герой романа Стендаля "Пармская обитель"
согласованных и контролируемых даже тогда, когда речь идет об организованном шествии, не говоря уже о более стихийных манифестациях. При объективистском описании этого события упускается наиболее специфическая цель такого типа коллективного действия, которое по самой своей сути не может быть охвачено полностью, а именно борьба– в первую очередь между группой, проводящей манифестацию, и прессой - за навязывание определенного видения события. Когда, как это было в случае выступлений студенческой и школьной молодежи, движение недостаточно понятно самим его участникам, когда оно сложно и неоднозначно, то главная задача любого самого простого описания манифестаций состоит как раз в том, чтобы навязать определенную интерпретацию этого движения. "У меня самого не было полного представления", - писал, например, через шесть месяцев после выступлений учащейся молодежи Алэн Деваке, который, однако, находился в центре событий. В своих Мемуарах он лишь старательно воспроизвел "единственную опубликованную попытку реконструкции событий, предпринятую Комиссией Сената по расследованию".