Делай, как я!
Шрифт:
И всё бы ничего, если бы не один солдат – Смородин была его фамилия. Никак не идёт у него дело с этим упражнением,- мускулатура жиденькая. А главное, – тренироваться не хочет. Вбил себе в голову: не получится, и всё тут. Другие солдаты – кто на турнике, кто на брусьях в свободное время занимаются, а Смородин стоит в сторонке, руки за спину, и наблюдает. Я уж к нему по-разному пробовал подойти: и объяснял, и советы давал – ничего не помогает.
Нет, думаю, так не выйдет, надо во что бы то ни стало самому научиться.
А
И всё-таки я нашел выход. Как только взвод уйдёт в класс на самоподготовку, я – во двор казармы и – к брусьям. Оглянусь вокруг – никого не видно – и начинаю…
Пусть, думаю, раз не получится, пусть десять, пусть сто раз не получится, а на сто первый всё равно получится!
Работаю на брусьях, а сам всё на учебный корпус, где взвод занимается, поглядываю. Чуть дверь хлопнет, сразу – в сторону и хожу с независимым видом. И так каждый вечер. Уже и ладони все в мозолях, и бросить эту затею хочется, а только как вспомню, что завтра со Смородиным заниматься, – поплюю на ладони и снова к брусьям.
И постепенно начало это упражнение у меня получаться. Чувствую – ещё денёк, другой, и я своего добьюсь.
Но вот выхожу в воскресенье из казармы и вижу: солдаты, как обычно, толпятся возле брусьев и среди них – Смородин. И ещё спорит с кем-то. "Пустите, – кричит, – сейчас моя очередь! Моя!" Повис на брусьях, ногами в воздухе болтает, а солдаты вокруг смеются и подбадривают: "Смелее, смелее давай!"
Мне, откровенно говоря, даже немного обидно стало. Выходит, вроде бы я напрасно старался. Но, конечно, обида очень скоро исчезла. Так эта история и кончилась: я научился делать злосчастное упражнение, а Смородин скоро стал ничуть не слабее других солдат в моём отделении.
С тех пор прошло немало времени.
Как-то остались мы вдвоём со Смородиным в классе после самоподготовки, и я его спрашиваю:
– Скажите, Смородин, почему это у вас так отношение к физкультуре изменилось?
Он улыбнулся и отвечает:
– Сядьте, товарищ младший сержант, на минутку на моё место. Так точно – вот здесь, возле окна. Видите?
Сел я, взглянул в окно и вдруг… брусья! В просвет между казармой и забором видны брусья.
Так вот оно что! А я-то тогда думал, что меня никто не видит…
Солдатская каша
Ручаюсь, в каждой роте наверняка отыщется свой запевала, заводила, остряк, мастер на все руки – и песню спеть, и на гитаре сыграть, и весёлую историю рассказать – не может рота жить без такого человека. И свой ротный художник тоже найдётся в каждой роте. И силач свой – штангист или борец, своя гордость, своя знаменитость,
Но в той же роте непременно есть и свой неудачник, некий козёл отпущения, на долю которого вечно достаются насмешки и наряды вне очереди.
Был такой человек и в третьей роте.
И фамилия у него была очень подходящая для подобного характера – Уточкин. Миша Уточкин. Ему скажут: "Сбегай", и он бежит, скажут: "Принеси", и он приносит, хотя те, кто говорил ему так, были такими же, как и он, рядовыми солдатами и, конечно, никакого права командовать Уточкиным не имели. А ещё посмеивались потом над ним же: тюхтя, тихоня, маменькин сынок. Причём Миша Уточкин был и не слабее и не глупее других, просто тихий, послушный, безответный, что называется, человек.
История, которую я хочу рассказать, произошла с Мишей Уточкиным зимой во время больших учений, когда нас перебрасывали по железной дороге в район сосредоточения.
Вторые сутки тряслись солдаты в теплушках. Несколько часов подряд эшелон шёл не останавливаясь. Уже наступило время ужина, уже солдатский аппетит давал себя знать, а колёса вагонов всё выстукивали и выстукивали свою песню.
Солдаты с нетерпением выглядывали в дверь теплушки, подставляли лица ледяному ветру, ждали станцию. А некоторые уже вынули котелки и ложки.
Но прошёл ещё час, прежде чем эшелон наконец затормозил на каком-то маленьком полустанке. И как только вагон остановился, солдаты сразу зашумели, стали спорить, кому бежать за кашей. И конечно, кто-то сказал:
– Пусть Уточкин сбегает…
И тогда все столпились возле Уточкина и заговорили разом.
– Ну, давай, давай, Уточкин, беги, – торопили его солдаты.- Одна нога здесь, другая – там. Ты же у нас спортсмен, что тебе стоит! Сколько людей спасёшь от голодной смерти – сам подумай! Сам Министр обороны тебе благодарность объявит! Ну, беги!
– Так приказа ещё не было… – нерешительно возражал Уточкин.
– Ну да, не было! Вон из других вагонов уже побежали! Беги, беги, Уточкин!
Все уговаривали Уточкина, а сержант Караваев, который был старшим в вагоне, делал вид, что ничего не слышит, потому что, конечно, не положено без разрешения начальника эшелона выскакивать из вагона, но сержант тоже был голоден. "А может быть, – говорил он себе, – и разрешение уже есть, только до нас ещё не дошло…"
Уточкин послушно натянул шинель, взял большой плоский термос с лямками, который надевался за спину, точно ранец, выпрыгнул из теплушки и побежал к вагону, где размещалась походная кухня.
Он благополучно добрался до этого вагона и, терпеливо выслушав наставительную воркотню повара, получил овсяную кашу и хлеб и сахар и теперь уже с грузом заторопился обратно к своей теплушке.
Не остановись он на минуту, чтобы поправить крышку термоса, наверно, всё обошлось бы хорошо, без происшествий. Но он остановился.
И как раз в этот момент эшелон вдруг тронулся. Уточкин сначала даже не заметил этого, потому что, наклонившись, возился с термосом. Он только услышал, как лязгнули буфера. А когда поднял голову, вагоны уже медленно проплывали мимо него.