Делай со мной что захочешь
Шрифт:
А она, не успев войти, в отчаянии устремляла на него взгляд, пытаясь понять, кто перед нею.
И лицо его против воли часто становилось жестким, словно он внутренне приготовился к схватке, и он говорил: мне ненавистно то, что я здесь, — не вслух: она знала, что он думал при этом о женщине, которая только что вошла в комнату, о теле этой женщины, пришедшей из совсем другого мира, из другого дома, ще хозяином был не он. Он думал об ее муже, и лицо его становилось жестким, сердце начинало учащенно биться, наполняя тело свежей кровью, необходимой для борьбы.
Потому что он был настоящий детройтец, сын Детройта: он знал, кто он.
А Элина, войдя в
Порой он не ждал ее у кровати, не сидел на краю кровати: случалось, он открывал дверь и обнимал ее, и говорил только: «Я люблю тебя». И смеялся и говорил: «Я люблю тебя, и пусть все катится к черту». В таких случаях он был неестественно возбужден, точно пьян или под действием наркотика: он целовал ее, терся лицом о ее лицо, тело и смеялся как ребенок, или вел себя, как зверек, жаждущий ласки. Элина и понятия не имела, что мужчины могут быть такими ласковыми. Она в изумлении следила за ним сонными, полузакрытыми глазами сквозь ресницы, которые она, казалось, не могла разнять; она гладила его, хоть и думала, что он едва ли чувствует ее ласки — нет у него на это времени… С Джеком все было так порывисто, так мучительно, сама кожа его, казалось, была настолько наэлектризована, что словно бы и не чувствовала, касается ли ее женская рука или на нее вдруг обрушивается удар кулаком.
Джек так любил ее, особенно любил то, что она его боится, — эти первые секунды, когда она только переступала порог комнаты и еще понятия не имела, кто ждет ее там. И тоща он мог успокоить ее — еще прежде, чем предаться любви:
Я не сделаю тебе больно
Я не сломаю тебе жизнь
Я люблю тебяи смеялся над ее явным страхом.
Весело, нежно, как добрый друг, сообщающий приятную весть: он не сломает ей жизнь. В первый раз, когда она пришла к нему в Детройте, она походила на туристку; волосы ее были зачесаны вверх, как раньше, и на ней был, как всегда, дорогой костюм, служивший ей защитной броней, — Элина, туристка, шла вверх по лестнице дома, который считался дорогим, считался святилищем, но она не верила этой лжи. И, однако же, делала вид, будто верит, потому что нельзя сказать человеку, что он лжет. А Джек при виде ее не знал, ненавидеть ее за этот страх, за то, что она в нем сомневается, или любить за то, что она так боится его и так в нем сомневается, она же все понимала при одном взгляде на него.
Элина тогда сказала: «Я не могу остаться».
Он тогда сказал: «Я и не надеялся, что вы останетесь».
И оба продолжали стоять — Элина у двери, наблюдая за своим любимым, а он рассеянно смотрел вокруг, словно кругом были зрители. Она не могла понять, зачем сюда пришла, зачем так старалась попасть сюда, в эту маленькую паршивенькую гостиницу, недалеко от больших отелей. Чтобы сказать ему «прощай», чтобы сказать «здравствуй»? Было это 9 июля. Она отчетливо видела, что ее любимый похож на мужчин, которых она часто встречала в этот период своей жизни, — молодых мужчин на приемах, которые устраивали люди более пожилые, новых молодых помощников пожилых юристов, или судей, или политиков. Правда, его лицо еще не было так хорошо известно публике, как их лица. Оно все еще принадлежало ему одному — замкнутое и хитрое; глаза его перепрыгивали с предмета на предмет, в такт стремительным прыжкам мысли.
Элина заметила, какая уродливая эта комната, особенно пейзаж-эстамп над кроватью — зелено-желтый луг ненатуральных, как в комиксах, цветов, слишком яркое голубое небо. Она подумала, не снял ли он именно такой номер именно в такой гостинице просто, чтобы оскорбить ее, — или ему не по карману
Она тогда сказала, пытаясь изобразить улыбку: «Я ведь говорила вам, что приду всего на минутку, но… но… собственно, зачем мне задерживаться? Вы ведь даже не хотите назвать мне свою фамилию».
Он тогда ей ответил: «А с какой, собственно, стати я буду называть вам свою фамилию? Я вам явно безразличен — вы же даже не потрудились запомнить ее, так?»
«Я…»
«Я однажды написал вам ее, а вы, должно быть, выбросили бумажку».
«Я не могла…»
Слушай, ты остаешься со мной или уходишь?
Остаюсь.
Несмотря на то, что я тебя оскорбляю?
Остаюсь.
А знаешь, почему я не хочу говорить тебе свою фамилию?..
Итак, она осталась с ним в тот день, подумав, что, раз уж зашла так далеко, проделала столько нелегких миль, надо, пожалуй, остаться. Но его молчание, замкнутость казались почти зловещими, он не был любящим. Еще не был ей добрым другом. Она не говорила ему, что приняла решение больше не видеть его, но он, безусловно, об этом догадался. И значит, должен хоть как-то ее наказать. И Элина испытывала даже удовольствие, подчиняясь этому, терпя его грубость, потому что этого требовали законы вежливости — надо дать ему возможность отомстить: бна ведь считала, что никогда больше не увидит его.
Итак, она осталась.
А позже он заговорил с ней нежно, удивленно. Он повторял «извини», снова и снова повторял «извини», лежа рядом с ней, прижавшись щекой к ее щеке, признавался ей, как признается преступник. Она держала его в объятьях. Она слушала его. И не без изумления поняла, как он дорог ей, хотя она ведь почти уже решила не видеть его больше.
— Не надо было мне заставлять тебя приходить сюда, — сказал он. — Извини. Извини, что я так поступил. И насчет моей фамилии, моей фамилии… сам не знаю… мне подумалось… — Он лежал так близко, что она не видела его лица. В комнате было светло, потому что он не потрудился опустить шторы, но его лицо было прижато к ее лицу — так близко, что она не видела его. И, однако же, почувствовала, что он лжет. Она слушала его, как слушала бы правду, с уважением, потому что неудобно ведь обвинить человека во лжи. — Я… я боялся, что ты во всем признаешься мужу… и… я боялся, что ты почувствуешь себя виноватой, а там, в Сан-Франциско, все было так странно, так неожиданно… необычно, так не бывает в обычной жизни, верно?
Элина сказала да, чтобы не перечить ему.
— Я думал, ты вернешься к мужу, поразмыслишь и во всем обвинишь меня — во всем, что было, — так иной раз поступают женщины… по-моему, да… я, собственно, очень мало знаю женщин. Признаюсь. И вот… вот я и подумал, что, пожалуй, не надо говорить тебе слишком много, потому что… твой муж человек очень странный и… и… — Элина ждала: она согласится с ним, чтобы показать, что всему верит, да, возможно, она и верила, по крайней мере частично. Она любила его, и все остальное в общем-то не имело значения. — Честно говоря, — смущенно рассмеялся он, — я люблю жизнь и хочу еще в ней поболтаться…
Элина не поняла.
— Я подумал, что он может убить меня, — сказал Джек.
Он сел в постели и снова попытался рассмеяться — от смущения. Взглянул на нее, проверяя, что она думает.
А Элина лежала не шевелясь. С нежностью, без всякой злобы она подумала: «Нет, ты поступил так, чтобы унизить меня».
— Он человек странный, очень сильный. Я сомневаюсь, что ты действительно знаешь его, — сказал Джек. — Мне подумалось, что ты можешь во всем ему признаться и он… ну… придет в ярость.